Цветы в Пустоте - [17]

ГЛАВА 3. Василёк

Такой подарок может означать предложение дружбы или желание возобновить прерванное знакомство.

　　 Эрлана, святая мать Эрлана, горела. Апельсиново-оранжевое небо сделалось совершенно чёрным от закрывшего его дыма, нежные переливы изумрудной травы превратились в море безжалостного пламени, пожирающего плодородную землю. Леса, чудесные девственные леса кричали от боли, корчилось в агонии каждое дерево, и жители Эрланы (Эрландераны, как называли её невежественные пришельцы) всем сердцем ощущали эту боль своей планеты.

　　 Мама взяла его за руку, и её красивые сине-зелёные глаза были полны слёз. В свете красного зарева, приближающегося с каждой минутой к их дому, лицо мамы казалось отлитым из тонкой акариновой стали. Зелёные кудри отца в этом свете приобрели ядовито-жёлтый оттенок. Сильвенио было снова десять, и он, в отличие от родителей, которые пытались остановить огонь непрекращающимися заклинаниями, абсолютно ничего не мог поделать. Он только стоял и смотрел на окружающее их со всех сторон пламя, в одной руке сжимая ладонь матери, а в другой — связку перепуганно жмущихся к нему любимых книг. Мама дрожала от перенапряжения и страха, она никак не могла понять, почему вся магия эрланцев вдруг оказалась бессильной — в их истории ещё никогда такого не случалось. Зато папа улыбался, как всегда. Улыбался спокойно и обречённо, как будто ни капельки не боялся, и Сильвенио вдруг стало ужасно стыдно за то, что он не такой смелый, как папа. Когда огонь подступил к дому вплотную, папа тоже взял маму за руку и обнял их с Сильвенио — на прощание. Мама сказала: "Ничего. Спасибо, что вы были у меня, мои дорогие. Я люблю вас обоих." Сильвенио не сказал ничего — ему было слишком страшно…

　　…Реальность вернулась так резко, что Сильвенио едва не задохнулся от столь внезапного выброса из сна. Он рванулся, закричал, выдираясь из липких щупалец кошмара и — тут же попал в железное кольцо чужих рук, вынужденно уткнувшись в широкую, словно стена, грудь лежавшего рядом варвара.

　　 — Тихо, тихо, — прогудел Аргза недовольно и сонно, и низкий голос отдался в его груди лёгкой вибрацией. — Чего скачешь? Не буди меня лучше, или я наплюю на твоё "не надо сегодня" и успокою тебя сам.

　　 Сильвенио не ответил: он всё пытался успокоить дыхание и выбросить кошмар из головы. Аргза медленно и задумчиво провёл ладонью от его затылка до поясницы, продолжая прижимать его к себе.

　　 — У тебя как будто температура, — заметил он. — Заболел, что ли? Где умудрился-то? Или кто-то по моему кораблю заразу разносит, а я не знаю?

　　 И как он, интересно, определяет чужую температуру, если сам вечно горячий, как будто у него внутри, по меньшей мере, атомный реактор спрятан? Сильвенио в сравнении с ним казался почти что ледяным.

　　 — Нет, я… всё в порядке, сир. Я не болен. Просто… перенервничал из-за кошмара. Не хочу, кстати, ставить вам это в упрёк, но замечу, что до встречи с вами мне кошмары не снились никогда раньше, потому что это явление — признак не совсем здорового психического состояния. А до знакомства с вами я был… здоров.

　　 — Мне не снятся ни кошмары, ни какие-либо другие сновидения, однако при этом ты постоянно намекаешь мне в последнее время, что моя психика заслуживает тщательного лечения.

　　 Сильвенио прикрыл глаза, постепенно успокаиваясь. Как ни странно, в горячих руках варвара о кошмарах думать не хотелось. Когда пират говорил, грудная клетка его издавала забавные вибрации, и это делало реальность достаточно уютной, чтобы немного расслабиться. Старое, вбившееся в голову иррациональное утверждение, что Аргза не даст его в обиду — ну конечно, он же может обижать его только сам — неизменно действовало даже сейчас.

　　 — Вам не снятся кошмары, потому что вы творите их наяву. И это тоже весьма говорящий признак… милорд.

　　 Аргза опрокинул его на спину и навис сверху, жадно приникнув губами к его шее. Губы у него были жёсткие и обветренные, сухие, тоже неизменно горячие. Что-то такое было в его поцелуях, которыми он поначалу совершенно не баловал, что заставляло почувствовать на себе жаркое дыхание неприветливых Архаглских степей, почувствовать дикий и злой тамошний ветер, одновременно лихой и свободный. Как будто разума вместе с каждым прикосновением его губ осторожно, изучающе касались какие-то особые степные бесы — жадные, огненные, с разбойничьими замашками и хитрыми мордами. У Сильвенио закружилась голова.

　　 — Скажи ещё, что тебе не нравится. Руки в стороны.

　　 Он подчинился, раскинув руки ладонями вниз — чтобы заранее вцепиться в простынь. Но не от боли, а от того, что подобными поцелуями Аргза начал покрывать всё предоставленное ему тело — чуть прикусывая кожу, вбирая её губами и оставляя цепочки вызывающих красных следов, вылизывая сгибы локтей и ключицы. В последнее время это стало у пирата любимым развлечением — и обязательно, чтобы при этом Сильвенио держал руки широко раскинутыми, потому что именно в таком положении тот сильнее всего ощущал свою беззащитность. Сильвенио понимал, зачем Аргза это делает: он приучал его подсознательно доверять ему, не закрываться, не защищаться от него, показывая, что не причинит ему вреда. Сильвенио понимал и то, что вред ему всё равно так или иначе причинят, что эта мнимая безопасность — всего лишь иллюзия. И если инстинктивно он уже готов был ему довериться (инстинктам нужен был только один довод: открытый живот не атакуют — значит, друг), то разумом он по-прежнему боялся Аргзы.