Цветы Шлиссельбурга - [46]

В связи с этим хочу привести слова Бориса из письма его к матери. Прочитав произведения Леонида Андреева «Сашка Жигулев», «Жизнь человека» и др., Борис пишет:

«Он — талантливый писатель, и, когда такой талантливый пропитан насквозь каким-то безысходным пессимизмом, ему надо противопоставить свою жизнерадостность. Этого последнего элемента у меня, думаю, достаточно, но все же лучше не растрачивать его так, зря, в такой неблагоприятной обстановке. Бог с ним, пусть им наслаждаются те, с кем он ноет в унисон, а мне он дал здесь несколько черных часов…»

Революционер Борис Жадановский, имевший право на пессимизм, заплативший за это право годами неимоверных страданий, отвергал это право. В «пессимизме» модного писателя Леонида Андреева он увидел неискреннюю позу, кокетство человека благополучной и благоустроенной жизни — и не принял этого писателя.

Оба друга, Борис Жадановский и Владимир Лихтенштадт, — люди одних убеждений, одной героической самоотверженности в революционной борьбе, люди не сломленного в испытаниях духа — имели не только сходную судьбу, но и одинаковый конец.

В начале революции казалось: вот теперь сбудутся пророческие слова Пушкина, обращенные им к декабристам, «во глубину Сибирских руд»:

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут, и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут!

Так оно и было поначалу. Пали оковы, свобода радостно встретила освобожденных борцов своих у входа в разрушенные темницы, и братья отдали им меч… Но дальше все пошло иначе, по другой исторической логике, которой не знал и не мог знать Пушкин. Меч, отданный братьями, еще рано было вешать на стену или сдавать в музей, — этим мечом еще надо было драться. Борьба не была кончена, — она продолжалась «на обломках самовластья». И Борис радостно, упоенно бросился в самую гущу борьбы.

Выйдя из тюрьмы, Борис представлял собою тень человека. Горько смотреть на его последний фотоснимок, горько видеть это милое лицо, еще молодое, преждевременно состарившимся, седину на висках. Казалось, теперь следовало ему подумать о себе, отдохнуть от всего пережитого, поправить свое здоровье.

Но так же, как и его другу Владимиру, Борису было «некогда» заниматься собой. Мы видим его после революции в гуще самых разнообразных дел, на самых разнообразных должностях. Он гласный Ялтинской городской думы, товарищ председателя горисполкома Ялтинского совета, редактор «Известий Ялтинского Совета» (позднее — «Ялтинская правда»), и, наконец, он на труднейшем и ответственнейшем посту продовольственного комиссара Ялты и уезда.

Весной 1918 года военное положение Крыма стало угрожающим. Соединенные части гайдамаков и немцев, поддерживаемые местными белогвардейцами, взяли Симферополь. Обороноспособность советского Крыма оказалась явно недостаточной. Красная гвардия была слаба: рабочих в Крыму было мало, а всякого сброда налетело много.

Был создан Социалистический отряд, преимущественно из освобожденных революцией бывших политических заключенных и политических каторжан. В моральном отношении это была сила, но большинство из них не умели обращаться с оружием, никогда не обучались военному строю.

Борис, как бывший офицер, возглавил этот Социалистический отряд. Если бы отряд удалось обучить, из него, несомненно, выковалась бы надежная и морально стойкая воинская часть. Но для правильной военной учебы не было ни времени, ни возможностей. Занятия с бойцами Социалистического отряда велись в лихорадочной поспешности, — гайдамаки и немцы приближались, они уже заняли Массандру, вблизи Ялты.

Борис повел против них Социалистический отряд с влившейся в него частично Красной гвардией. Начало было удачным — Социалистический отряд снова отбил у гайдамаков Массандру и деревни в направлении, Алушты.

27 апреля 1918 года в стычке с неприятелем Борис, раненный в ногу, отполз в сторону от дороги. Подбежавший к нему гайдамак разбил ему лицо ударом приклада. Борис был еще жив. Его доставили на санитарный пункт, там перевязали и повезли на автомобиле в Алушту. По дороге туда он скончался.

Как лермонтовский Мцыри, Борис Жадановский «мало жил и жил в плену». После короткой поры детства все отрочество и юность он провел в закрытых интернатах военных учебных заведений: сперва кадет в корпусе, потом «юнкер рядового звания» в инженерном училище. Отрочество и юность прошли под муштрой, военной муштрой царской армии, безжалостно и тупо подстригавшей нежную зелень молодых деревьев. По выходе из училища юный офицер Борис Жадановский прожил на воле, на свободе, всего около полугода.

За этим последовало двенадцать лет заточения в самых жестоких каторжных острогах.

Наконец в 1917 году снова свобода. И снова ненадолго — только на один год.

Итого дано ему было свободной сознательной жизни — до и после революции — всего полтора года. Но прожил он жизнь солдатом революции, солдатом большевизма. Таким и погиб. И гибель его — «на валу мировых баррикад» — достойно увенчала подвиг его жизни.

Приношу глубокую благодарность сем, оказавшим мне помощь в работе над «Цветами Шлиссельбурга». Благодарю директора Музея Революции СССР A.И. Толстихину и научного сотрудника этого музея B.С. Михайловскую. Также благодарю начальника Центрального Государственного военно-исторического архива Главного архивного управления при Совете Министров СССР И.С. Назина и заведующую читальным залом Н.П. Жуковскую.