Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - [10]

Первым делом Рамбай слетал куда-то и, принеся сосуд из ореховой скорлупы, залил трещину на крыле Ливьен его содержимым — тягучим соком каучука. Сок быстро затвердел, и теперь она снова могла летать, но не могла сложить крылья, что было довольно неудобно. В Городе ее вылечили бы более эффективно, но секретом искусственной регенерации дикари пока не владели. Однако со временем крыло срастется и само.

Затем Рамбай дал ей костяную иглу с буроватой грубой нитью клещевинного шелкопряда, и Ливьен кое-как починила обмундирование.

Вернув ей способность летать, Рамбай вновь не предпринял никаких серьезных мер, которые могли бы предотвратить ее побег. Он только попросил ее произнести вслух: «Ливьен никогда не покинет тебя, Рамбай, без твоего разрешения». Глупо? Как сказать. Произнеся эту фразу, она поняла, что действительно никогда не нарушит эту клятву.

Урании, в отличие от цивилизованных бабочек, ведут ночной образ жизни. Потому еще Рамбай так обрадовался встрече с Ливьен, что именно нынешней ночью должен был состояться ежесезонный Праздник Соития, а он уже отчаялся найти самку, способную понести от него. Именно сегодня ночью Рамбай собрался вести Ливьен к Большому Костру, чтобы представить ее вождю и публично объявить своей женой. Он сообщил ей об этом до обидного легко, как о решенном деле, но Ливьен, зная теперь его удивительно добродушный нрав, решила не упорствовать. Только уточнила:

— Я правильно поняла: то, что я официально буду названа твоей женой, ни к чему меня не обязывает?

Рамбай поуточнял значения слов «официально» и «обязывает», а потом подтвердил:

— Ты должна будешь сезон прожить в моем гнезде. А позволишь ли ты мне оплодотворить себя, зависит от твоей воли.

Натурализм его ответа слегка покоробил ее, но само положение вполне устраивало. В конце концов, она была спасена от гибели в пасти кота и от изнасилования, и капризничать в ее положении было по меньшей мере некорректно. Она только спросила полуутвердительно:

— У тебя уже были жены?

— Да. Сначала — три, и потом, когда они ушли, еще одна… самка. И больше Рамбай никого не приводил в гнездо.

— Почему они уходили?

Рамбай нахмурился, но, помолчав, ответил:

— Они не могли зачать от моего семени. Я еще не понимал этого и, достигнув зрелости, взял сразу трех жен. Я мог прокормить их. Рамбай — лучший охотник.

Настроение у него явно испортилось, и Ливьен пожурила себя за бестактность. Но любопытство опять пересилило:

— Зачем же ты взял потом еще одну?

Он отвечал неохотно:

— Вайла была самой красивой девушкой племени. Она целый сезон тайно приходила ко мне и просила взять ее. Она хотела в мужья только Рамбая. Другие самцы знали это и не брали ее: она была бы им плохой женой. Вайла плакала и говорила, что сможет зачать от меня. Она очень этого хотела. Но этого не случилось.

Рамбай замолчал, отвернулся и уставился в стену. Ливьен прикусила язык. Ей очень хотелось узнать, куда же делась красавица Вайла, но она удержалась и не стала бередить явно не зажившую еще рану.

Конечно же она не собиралась прозябать здесь весь «детородный сезон». План ее был таков: пожить тут еще два-три дня, укрепить свою дружбу с Рамбаем, а затем — уговорить его отправиться вместе с ней на поиски экспедиционного каравана (справиться с этой задачей в одиночку она вряд ли смогла бы).

Такой поворот был тем более вероятным, что не только она расспрашивала Рамбая, но и он проявил живейший интерес к «Городу мамы». Ливьен рассказывала ему о хитинопластовых тоннелях улиц, переполненных весельем и случайными встречами, где для полета даже не нужно двигать крыльями, а следует лишь подняться к потолку, и поток искусственного ветра сам донесет тебя туда, куда нужно. Рассказывала о сферических парфюм-галереях, где сливки общества предавались наслаждению дегустации самых утонченных ароматов. Рассказывала и об инкубаторах, в которых не гибнет ни одна личинка, проходя путь от гусеницы и куколки до полноценной бабочки…

Правда, все это она и сама помнила уже не слишком хорошо, все это относилось к довоенному времени. И она рассказывала ему о сейсмических, электростатических и термитных минах махаонов, о нашествиях зараженных бешенством лесных клопов, об искровых автоматах и о кладбищах личинок…

Глаза Рамбая вспыхивали то восхищением, то бешенством. Она была уверена, что рано или поздно сумеет уговорить его отправиться с ней.

Наступила ночь.

Ливьен и Рамбай выпорхнули из дупла и полетели на еле уловимый запах Большого Костра. Впервые ночью в лесу Ливьен была без оружия и вне группы горожан-коллег. И, как ни странно, именно это заставило ее почувствовать, что лес — не враждебное и непонятное ей существо, а скорее наоборот — добрая мать, давно забытая дочерью, но всегда готовая принять ее.

Луна двигалась вместе с ними, и Ливьен отчетливо слышала, как то тут, то там падали на землю спелые плоды и сухие ветки, слышала, как цикады оглашают чащу золотистым звоном, и даже раздающийся время от времени крик неизвестной птицы казался не угрожающим, как обычно, а напротив — приветливым и радостным…

Может быть, так ей кажется от того, что рядом с ней Рамбай, и исходящее от него ощущение силы, надежности и спокойствия так не походит на вечную настороженность ее соплеменниц, стократно усиливающуюся в лесу?