Цветы на нашем пепле - [27]

Рамбай подозрительно покосился на нее, затем, что-то недовольно ворча, выполз наружу. И они вновь принялись за укрепление палатки.

Черная туча уже полностью закрыла небо, и последнее крепление они устанавливали в полутьме. Чаща дышала сыростью и свежестью. Бабочки поспешно разбежались по палаткам, чтобы одеть на крылья предохранительные флуоновые чехлы. (Кроме часовых, которые позаботились об этом еще перед заступлением на пост.)

Рамбай флуон одевать отказался.

Справившись с застежками, Ливьен вместе с мужем выбралась обратно наружу. Они уселись у входа; гроза – зрелище редкое. Лес окутала мгла и над лагерем нависла какая-то глухая придушенная тишина. Словно ЧТО-ТО готовилось к прыжку… И Ливьен поняла тревожную нервозность Рамбая.

Минута ползла за минутой, каждая – словно тяжелая жирная капля ртути.

Но вот внезапно небо на миг осветилось, расколотое на куски многохвостой серебряной змеей. И грянул гром. Такой силы, что у Ливьен перехватило дыхание.

8

И повис над землею туман, туман,

И неясно, куда лететь.

И спросил соплеменников Дент-Дайан:

«Может, нам и не нужно лететь?

Мы готовились долго, но, знайте, и там

Есть не только жизнь, но и смерть…»

«Книга стабильности» махаон, т. VI, песнь IV; мнемотека верхнего яруса.

Плотные и черные, словно струи нефти, обрушились потоки воды на тонкую перепонку над их головами. Подул холодный промозглый ветер, и Ливьен, зябко поежившись, хотела было забраться внутрь, но Рамбай вдруг громко рассмеялся и обнял ее. Она удивленно всмотрелась в его лицо и заметила в обращенных к небу глазах странный возбужденный блеск.

– В такую грозу мое племя поет песни, – сказал он, не дожидаясь ее вопроса и не опуская головы. Вода бьет по листьям, листья – как струны. И каждый садится у края дупла. И Рамбай садился и свешивал ноги вниз. И вода била по ногам. Ноги – как струны. – Он снова диковато хохотнул и перевел взгляд на Ливьен, словно ожидая ее одобрения.

– А почему… зачем вы пели? – вместо этого спросила она.

– Весело, – ответил он и отвернулся, как будто объяснил странное поведение своих соплеменников более чем исчерпывающе.

Они помолчали. Рамбай снова посмотрел на жену, прочел на ее лице недоумение и, поджав губы, словно говоря, – «эх, горожанки, ничего-то вы в жизни не понимаете», – пояснил:

– Льется вода и стрекочут небесные цикады. Они хотят убить Рамбая, а ему – не страшно! В дупле сухо и тепло. Рамбай запел, а сосед – подхватил. И весь лес поет. Все вместе.

И в какой уже раз Ливьен почувствовала себя ущербной от того, что не ощущает сердцем общности со своим племенем. Но разумом она понимала, как это должно быть прекрасно. И даже это знание согрело ее. Или это рука Рамбая была так горяча?..

– Спой, – попросила она.

Он недоверчиво покосился на нее. Но она повторила:

– Спой. Пожалуйста.

Снова сверкнула зарница, громыхнуло, и вода над ними зашумела еще яростнее.

– Слушай, жена.

Он отпустил ее, нахмурился и принялся, еле заметно раскачиваясь взад и вперед, отбивать ладонями замысловатый ритм. Затем тихим цоканьем в ритмическую канву вплелись хлопки его крыльев за спиной. Рамбай закрыл глаза и запел.

Мелодия этой песни была странной, не похожей ни на что слышанное Ливьен доселе. Пение то и дело, едва начавшись, переходило в быстрый хрипловатый речитатив, последнее слово которого вновь пропевалось, начиная следующую мелодическую фразу… Так повторялось снова и снова, завораживая, заставляя грезить наяву о чем-то вне времени и вне понимания.

Ливьен тоже закрыла глаза и нырнула в эти непонятные, но полные экзотического очарования звуки, чувствуя себя маленькой рыбкой в разноцветной воде…

Сколько это длилось? Минуту или час?

Рамбай замолчал, но Ливьен открыла глаза не сразу, стараясь как можно дольше удержать в себе этот новый для нее, перламутровый мир. И рокот дождя помогал ей.

Но вот последний отзвук смолк в ее душе. Рамбай вновь обнимал ее. Что-то горячее подкатило к горлу.

– О чем ты пел?

– О том, как Рамбай любит свою жену, хоть она и не всегда его понимает.

Она сглотнула комок и осознала, что по ее щекам текут слезы. Что за хлипкая слезливая порода! Но ведь ничего подобного никто и никогда не пел ни ее матери, ни бабушке, ни прабабушке… Как они, наверное, счастливы, эти дикарки!

Она почему-то не хотела, чтобы Рамбай заметил ее слабость. Наклонила голову:

– Спасибо тебе. – Голос не выдал ее. – Спасибо. Пойдем спать.

В верхнем ярусе учили всему, только не объясняться в любви.

Ночью, проснувшись, Ливьен не обнаружила Рамбая возле себя. Оказалось, он снова сидит там же, у входа, и снова что-то тихо про себя напевает. Увидев Ливьен, объяснил:

– Жду.

Она не стала спрашивать, кого или чего. Ясно, что он ждет нападения махаонов. Ей же казалось, что его опасения беспочвенны. Да, слова Дипт-Дейен недвусмысленно подтвердили, что их экспедиция – не первая. Но ведь и махаоны, если они вообще существуют поблизости, не способны летать в такой ливень, а двух часовых вполне достаточно, чтобы надежно охранять лагерь по периметру. Особенно после той взбучки, которую Инталия устроила всем участникам экспедиции, когда Рамбай, никем не замеченный, протащил в лагерь плененного лазутчика… Но спорить она не стала. Знала, что переубеждать его бесполезно.