Цветы и железо - [93]

— Не то, господин Калачников, — сказал редактор, не отрывая взгляда от статьи. — Конечно, все это интересно и правильно: «Человек с неизвращенными вкусами не может не любить природы вообще, а цветы в особенности. Есть такие счастливцы, которые живут среди природы и повседневно наслаждаются ею, но есть и такие, для которых связь с природой ограничивается парой захудалых фикусов или гераней». Правильно, все правильно, господин Калачников, но подумайте, в какое время мы живем! — патетически воскликнул редактор.

— При новом порядке, господин редактор, — тихо, с достоинством ответил Калачников.

— Правильно, все правильно и это правильно! Но нам нужны темы с перчиком, этакие остренькие, знаете ли!..

— По перцам не специалист! — Петр Петрович развел руками. — Всю жизнь занимался цветами, это моя специальность.

— Я не в буквальном смысле, а иносказательно. С политикой должны быть статьи, господин Калачников!

— Политикой не занимался, в нее никогда не вмешивался! — уже сердито проворчал Петр Петрович. — И большевики пытались давать мне такие темы. Но я сказал им: цветы, сады — пожалуйста, но большего от меня не требуйте!

— Нет, нет, успокойтесь, господин Калачников! — испуганно заговорил редактор. — Материал мы ваш напечатаем, ради фамилии напечатаем.

Печататься не входило в расчеты Петра Петровича, и он, стараясь быть похожим на обиженного, сказал:

— Ради фамилии, господин редактор, печатать не надо. Не умею писать — научусь со временем. А зачем же печатать то, что не нравится?

— Пойдет, пойдет, господин Калачников. Это я имел в виду будущее. Не все сразу. Вот церковный пономарь принес статью: на шести страницах — ни одной точки, ни одной запятой. И деньги вперед попросил.

— Точки и запятые, бог с ними, — сказал садовод, пряча улыбку («Пономарь-пьяница — корреспондент газеты!»). — А хоть смысл-то есть?

— Нет, господин Калачников! — сознался редактор. — Из всей его статьи мы оставим только подпись.

— И много вы дали ему денег в качестве аванса? — озабоченно спросил Петр Петрович, а сам подумал: «Одной статьей пономаря можно убить любую газету!»

— Тридцать рублей. — Редактор поправил на носу роговые очки, сощурился, понимающе кивнул головой. — Но вам, господин Калачников, мы будем платить больше, как и подобает профессору. Кстати, почему вы это не указали? Звание так важно для газеты!

— Боже упаси! — запротестовал старик, подняв правую руку. — Профессор имеет право подписывать крупные научные труды, но не статейки на полторы сотни строк. Я очень уважаю науку и свое звание, господин редактор!

— Понимаю вас, все правильно! — сказал редактор. — Будет сделано так, как вы прикажете.

— А псевдоним нельзя?

— Для нас очень важно ваше имя, это создаст авторитет и газете, — настаивал редактор.

«Черт с вами, подписывайте, газета от этого не станет авторитетнее, — подумал Петр Петрович. — Для народа я, видимо, нисколько не лучше, а может быть, и хуже пономаря. Над его фамилией лишь посмеются. А мою увидят — вознегодуют».

— Хорошо, подписывайте, — уступил он.

— Авансик не требуется?

— Потом. Всю сумму. Больше будет!

Редактор снял очки, вынул платок, протер им стекла. На носу у него остался синий рубец от оправы. Он положил очки на стол, откинулся на скрипучую спинку венского стула.

— Мы с вами одного склада, господин Калачников, — сказал редактор. — Я тоже в свое время не любил брать авансы. Напечатают, получишь кругленькую сумму — тогда и в кармане ощутимо.

— Значит, редактором не впервые? — осведомился Петр Петрович и тоже небрежно откинулся на спинку такого же скрипучего и старого венского стула.

— Больше сорока лет на газетном поприще! — ответил редактор беря в руки «Правду Шелонска». — Редактором впервые, но газет столько сменил — не перечислить! С Амфитеатровым на «ты» был… Интереснейший человек Александр Валентинович! Помните его нашумевший фельетон «Господа Обмановы»? Как он ловко провел цензуру и прокатился по фамилии Романовых. Я до этого монархистом был, а прочитал фельетон и подумал: к черту Романовых!

— Извините, какого же направления вы придерживались в те годы?

— От «Союза русского народа» до анархистов. В анархистах и застрял. Под черным бархатным знаменем с большевиками сражался!

— И сейчас в анархистах пребываете?

— Всему свое время, господин Калачников! Анархизмом хорошо грешить по молодости, когда ничто тебя не связывает, а в голове горячка. Я теперь убежденный национал-социалист! В национал-социализме я вижу сочетание железной дисциплины и анархической вольности.

— Честно говоря, мне это непонятно, — сказал Петр Петрович.

— Все понятно, господин Калачников! Смотрите, как держат себя немцы. Твердая рука! Чуть что — на виселицу или к стенке. Правильно! Нам этого не хватало в годы революции. Тогда бы мы раньше немцев установили новый порядок, аналогичный теперешнему.

— Извините, а анархическая вольность, о которой вы говорили?

— А как же? — редактор оживился, потеребил ус. — Я был в Германии, когда фюрер разрешил грабить богатых евреев. Ну конечно, под эту марку попали и немцы, кто противился фюреру. Эх, что было в те дни в Германии, господин Калачников! Это может понять только такой убежденный анархист, как я! — Редактор, вероятно, вспомнил, что несколько минут назад он выставлял себя убежденным национал-социалистом, и добавил: — Но национал-социализм, я бы сказал, соединил мои и анархические, и монархические убеждения. Впрочем, хватит об этом. Что вы скажете о вчерашнем концерте? Как все это скверно!