Цветы и железо - [78]

— При большевиках здесь был склад утиля, а в доме жил директор базы утиля, — сказал Эггерт. — Сюда я поселил русского кулака: он видит, кто из леса идет в город и кто из города идет в лес. Вот и он самый. Алло, Поленофф! Какая жизни?

Рыжий русский мужик отвесил низкий поклон.

— Здравствуйте, ваше благородие! В гости к нам с барышней пожаловали? А что это за люди, которые автоматчик повел? Я их в окно увидел, дай, думаю, выйду посмотрю.

— Их, Поленофф, мы на тот свет сейшас отправийт! Потом их ты закопайт!

— Я?.. Что ж… — с трудом проговорил Поленов.

Они уже прошли мимо Поленова, но рыжий мужик шел следом. Он весь дрожал и даже побледнел. «Трусливая душонка», — подумал Эггерт.

— Поленофф, обратно, тебе нельзя с нами! — повелительно сказал он. — В овраг зарыт мошно — из леса не видна. Ви будет один. Штоб видел с нам — нельзя, Поленофф!

— Позвольте, ваше благородие! — взмолился мужик. — Большевики это, дайте мне их, прикончу я. Много, ох как много я натерпелся!

— Обратно, Поленофф!

Эггерт взглянул на него и уловил в глазах рыжего колючую злость: на всю жизнь, видно, возненавидел кулак большевиков, никогда не простит им.

— Обратно, Поленофф! — повторил Эггерт. — Бороду постригайт, Поленофф, штобы Огнеф не узнал. Он еще жив, но ми его скоро поймайт. — Эггерт взглянул на Шарлотту. Та потирала озябшие руки. — Этот Поленофф, милая Шарлотта, наша верная опора! — сказал он по-немецки.

— Мне холодно, Карл! — ответила Шарлотта.

— Мы работаем быстро. Он им пустит сейчас в затылок очередь — и капут! А в следующий раз я продемонстрирую нечто такое, что сентиментальных доводит до обморока.

Он взял ее под руку. Она не возражала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Никиту Поленова еще долго бил озноб. Он лежал в кровати и не решался подойти к окну, спазмы душили его, сердце, казалось, вот-вот остановится.

— Погнали в овраг, — жалобно проговорила Таня, выглядывая из-за простенка. — Эта сука остановилась… И хоть бы взгляд отвела! О-ой!..

Поблизости треснула автоматная очередь. Никита схватил подушку и прикрыл ею голову.

— Мерзавцы! Гады! Вы еще поплатитесь! За все, за все! И за этих двух! — злобно проговорил он. — Дал бы он мне в руки автомат, я бы их самих!..

— Тише, батька, они уже идут обратно, — умоляюще произнесла Таня. Она подошла к кровати и начала гладить всклоченные волосы Никиты Ивановича. — Вот из автомата бы! А потом в лес, к партизанам. Мне тоже все опротивело!

— Кончилось мое терпение, Танька! Больше я не могу! Надоела мне чужая шкура! Сегодня же в лес, к Огневу!

Он лежал с широко открытыми глазами и смотрел в потолок, по которому бродил тощий длиннолапый паук. В этом доме Поленов и Таня поселились два месяца назад, сразу же после переезда со станции Низовой. Рискованным было это жилище. Хотя дом и находился в километре от города, не было гарантии, что кто-либо из горожан не забредет сюда. Вся надежда на большую рыжую бороду и разлохматившиеся рыжие усы: ошибся же тогда в лесу Огнев, не признал!.. В городе Никита был дважды по экстренному вызову Эггерта; пробирался туда глухими безлюдными переулками, прикрыв меховой шапкой лоб и глаза, выставив напоказ рыжую метлу-бороду; если что требовалось по мелочи, посылал в Шелонск Таню.

Не сразу обжили они дом: в нем не было и стеклышка, кирпичи из печки вытасканы, дверь висела на сломанной петле. С неделю новые хозяева заколачивали окна досками и засыпали для теплоты кострой от льна; с большим трудом раздобыл Никита Иванович несколько осколков стекол, чтобы соорудить маленькие оконца. Из мебели в доме стояли лишь два топчана да прямоугольный стол, сделанные на скорую руку из неструганых досок. Оттого в комнате и неуютно, и темно.

Таня за эти месяцы повзрослела на много лет. Она тоже озабочена тем, что здесь, в Шелонске, сидит без работы. Сашок где-то рядом, а узнать про него нельзя. Жив он или уже давно похоронен, если жив, помнит ли свою соседку по парте и улице?.. Полковник сообщил, что работа, и интересная, непременно будет. Но когда? Дела нет, и оттого душу еще больше терзают визиты Эггерта и вызовы к нему. А тут еще перед глазами расстрел невинных людей.

— Я, Танюша, знал эту женщину и ее дочку, — проговорил Никита Иванович, все еще устремив взгляд в потолок. — Наверное, узнала она меня… Так посмотрела!..

— Батька, Прыщ и эта потаскуха ушли, а автоматчик остался, почему?

— Караулит, мерзавец, боится, как бы живыми не остались.

Никита Иванович встал, подошел к окну. Автоматчик стоял, взяв на изготовку автомат. Он посматривал то на лес, то в овраг.

— И почему я немецкий язык изучала? — с обидой произнесла Таня. — Никогда в жизни говорить по-немецки не буду! Не хочу!

— Пойдем, Танюша. Вот и хорошо, что ты знаешь немецкий язык. Заговори ему зубы, скажи: господин Эггерт распорядился, чтобы мы похоронили убитых. А я тем временем в овраг спущусь, посмотрю, может, еще и спасти удастся!

— Пошли, если так.

Солдат обернулся им навстречу, когда они вышли из дому.

— Назад! — визгливо крикнул он. — Стреляй буду! Назад!

— Господин лейтенант Эггерт приказал, — неуверенно начала Таня по-немецки. — Труп, могила… Приказ лейтенант Эггерт. Нам приказ.