Цветы и железо - [48]

И не дав опомниться гостю, Никита Поленов протянул ему всесильную бумагу со свастикой и грозной печатью, выданную «добрым немецким начальником» Трауте. Пришедший повертел ее в руках, посмотрел на паспорт и вернул документы.

— А кузница тебе зачем? — не снижая грозного тона, спросил гость. — Я только сегодня узнал, что ты в ней хозяйничаешь!

— Подзарабатываю, мил человек, чтобы дальше ехать.

Гость отрекомендовался помощником головы Низовой; осмотревшись, сел на кровать, не застегивая и не снимая пальто.

— Кузница эта моя, — твердо сказал помощник головы. — Я уже и кузнеца подыскал.

— А какая разница, мил человек, — робко начал Поленов, — я или другой мастеровой будет…

— А такая, что деньги тогда пойдут мне! — сердито прервал его помощник головы.

— Мы ведь можем поделить, мил человек.

— Мне пайщики не нужны! — отрезал гость.

Никита Иванович незаметно подмигнул, и Таня вышла на улицу. Он имел строгое указание от Эггерта: на связь со службой безопасности не ссылаться. Когда потребуется, его выручат. А сейчас он сам себя выручит! Поленов достал из-за пазухи шестьсот оккупационных марок и стал пересчитывать их дрожащими пальцами.

— Шестьсот заработал, пятьсот отдаю, мил человек. Согласен на такие условия? — с мольбой в голосе произнес Поленов.

— Так оно может пойти, — не спеша ответил помощник головы, пряча деньги в карман.

Произошло то, чего даже и ожидать не мог Никита Иванович. Помощник головы вдруг разоткровенничался, назвал свое имя и отчество. Он стал сетовать на свою судьбу, жаловался, что голова наложил лапу на все уцелевшие здания артелей, а ему, помощнику, ничего не осталось. Присмотрел кузницу, и в ту вцепился Поленов. Конечно, в его власти сию минуту выбросить Поленова, но он идет ему навстречу и готов уступить ее проезжему на долгий срок, если Никита Иванович будет ежемесячно выплачивать пятьсот марок. Видимо, голова не ладил со своим помощником, даже не делился с ним награбленным.

— Ему что! — сердито говорил помощник. — Он при отступлении Красной Армии все склады обворовал. А я на бобах остался.

Слушая все это, Никита Иванович сочувственно кивал головой, поглаживая окладистую рыжую бороду, которая стала еще длиннее и гуще. Присмотрись хорошенько помощник головы к выражению лица Поленова, он обнаружил бы в глазах скрытую ненависть, которую никак, при всем своем желании, не мог спрятать Никита Иванович.

— Эх, Максим Мартыныч, мил ты человек! — с трудом выдавил из себя сочувственные слова Поленов. — Правды-то на земле нет. Нет! Голова-то, знать, большой подлец. А вот если большевики вернутся, они и голову́, и помощника — под ноготь! — Никита Иванович сделал выразительный жест. — Не будут они смотреть, кто ловчее к новой жизни, к новым порядкам приспосабливался. Скажут, изменники и предатели, ни дна вам ни покрышки, куда лезли, сучьи вы дети, иуды треклятые. А пока на казнь поведут, бабы все физиономии заплюют, и опять-таки не спросят, кто лучше поднажиться сумел. Да и ругать еще будут на чем свет стоит: гады, прохвосты, ироды, негодяи, шваль, продажные ваши души!.. Нет правды на земле, Максим Мартыныч, нет!

Высказав все эти ругательства, Никита Иванович вдруг смолк. Легче стало на душе. А Максим Мартыныч сидел, угрюмо уставившись в окно, точно прислушиваясь к тому, что происходило на улице.

— Ты как думаешь, они, того, вернутся? — спросил он.

— А кто их знает! — Поленов махнул рукой. — Я вот по секрету скажу, мил человек, домой еду, а у самого кошки по сердцу скребут: а вдруг они вернутся? Тогда мужики без суда повесят. Ты сам знаешь, Максим Мартыныч, какой у нас народ. Новые порядки не признает, в партизаны бежит, красных ждет. Вот и живешь с оглядкой, мил человек.

— Это так, — согласился помощник головы.

Никита Иванович вдруг заговорил по-другому, с сочувствием и уважением:

— Не будем пока о том думать! Так, говоришь, мил человек, ни одного беспризорного заводишка в Низовой не осталось?

— Льнозавод. Не в порядке.

— А мы порядочек наведем, Максим Мартыныч! А? Заставим мужиков ленок сеять. А? За границу сбывать начнем? Так? Как, мил человек?

— Немцы без денег заберут, — мрачно произнес помощник головы.

— Ничего, отчаиваться не надо, Максим Мартыныч! Уладим это дело. Положись на меня. Осмотри-ка, мил человек, льнозавод да скажи свое хозяйское слово — что там еще можно сделать?

— Льнозавод не то! Не открыть ли самогонный? — загорелся Максим Мартыныч. — На спиртоводческом сохранились кое-какие принадлежности. Видел, прикидывал. Может, и военный комендант к нам в пай пойдет, отдадим ему половину!

— Тоже дело! — подзадорил его Поленов. — На самогоне сейчас большую деньгу зашибать можно.

— Я сам туда еще разок съезжу. Если встретишься с головой, молчи.

Поленов сложил руки, как на молении, и послушно ответил:

— Молчу.

Так закончилась встреча Никиты Поленова с помощником головы.

После его ухода Поленову вдруг стало душно и противно, словно минуту назад он совершил дурной поступок. Расстегнув ворот рубашки, сделанной из грубого толстого полотна, Никита Иванович стал ходить по комнате, то взмахивая рукой, то закладывая ее за самодельный крученый пояс, то почесывая заросший затылок: предатели его всегда бесили.