Цветы и железо - [44]

— Карлу сейчас не до Лесного! — сердито сказал Мизель. — Под Москвой он выберет то, что душа пожелает. А Шарлотта одна сюда не поедет, она будет держаться поближе к брату. А может, к тебе, а? — Глаза его опять улыбались, как и час назад, когда он переступал порог кабинета: вот характер! — Русские, Ганс, говорят: нет худа без добра (эти слова Мизель произнес по-русски). Господин Кох мог бы заупрямиться. А теперь Шарлотта сама себе хозяйка!..

— С папашей Кохом мы уже нашли общий язык, — похвалился Хельман. — Несколько дней назад мы с ним чудно поговорили! Жаль, очень жаль господина Коха!

— Жаль, — подтвердил Мизель после паузы. — Таких бы побольше в Россию, здесь они нужны не меньше, чем мы с тобой.

Над Лесным поднимался густой и темный дым. Сильные порывы ветра наклоняли его, и дым растекался по обширному господскому двору и саду. Мелькали бледные обессиленные языки пламени. От скотного двора и конюшни остались одиноко торчащие кирпичные кладки, а от дома — массивные стены. Коров и лошадей не было видно: их увели партизаны. Около дома блуждала, скуля, овчарка со щенятами.

— Вот и все, что осталось от первого образцового немецкого имения в России, — тихо, почти на ухо Хельману проговорил Мизель. — Первого, но не последнего!.. — И, обращаясь к репортерам, уже окружившим броневик, сказал громко: — Снимайте, господа! Сюжет придумаем. Есть дым, огонь, собака со щенятами (покойник очень любил собак) — надо снимать!

— У меня уже есть сюжет, господин майор, — сказал близорукий оператор, укрепляя на носу пенсне. — Римские воины стояли на посту в Помпее даже тогда, когда огненный пепел стал засыпать их. Мы сделаем в этом плане.

— План романтичен, — ответил, подумав, Мизель. — Но!.. Нам нужно показать, что это происходит в далеком тылу нашей победоносно наступающей армии. А главное, зверства большевиков, их — на первый план!

— Хорошо, господин майор, и ваши требования, и наши замыслы найдут свое воплощение, — сказал сговорчивый оператор.

Мизель дал команду отыскать труп Коха. Но его не нашли. На дереве солдаты обнаружили петлю, а под деревом комнатную туфлю с левой ноги. Хельман подтвердил, что он видел такую туфлю на ноге Коха.

— Напиши телеграмму, — обратился к Хельману Мизель. — Мои парни потом зашифруют. Не могу писать: руки окоченели.

Он диктовал, а Хельман торопливо писал:

«Донесение. Сегодня сожжено имение преданного национал-социалиста Адольфа Коха. Господин Кох казнен большевиками. Принимаю репрессивные меры: 1) сегодня в Шелонске будут расстреляны все задержанные по тем или иным причинам; 2) ближайшая к Лесному деревня Гучки, в которой принимают партизан, будет сожжена вместе с населением; 3) веду поиски Огнева и его банды. Мизель».

— На первый случай хватит? — спросил он у Хельмана.

— Достаточно, — ответил тот.

3

Когда броневик подъезжал к комендатуре, Хельман заметил на улице группу людей. Он долго всматривался и узнал городского голову Муркина. Рядом с ним был начальник полиции. Они держали кого-то за руки.

— Кого-то поймали. Может, Огнева? — осторожно начал Хельман, радуясь своему предположению.

Мизель от Лесного до Шелонска не проронил ни слова. Взглянув на Хельмана, он небрежно ответил:

— Они держат русского попа, ты разве не видишь длинные седые волосы?

— Поп, действительно поп! В чем дело? Мы его освободили из лагеря, открыли церковь. Позавчера он был у меня, докладывал, просил немного пшеничной муки на просвиры и кагора для причастия. Кагора я дал ему литровую бутылку…

Мизель промолчал. Шофер резко затормозил, и Хельман стукнулся грудью о ящик с патронами. Мизель вышел из броневика первым, Хельман за ним. Муркин и начальник полиции вытянулись, не выпуская попа из рук, который, вероятно, и не собирался вырываться.

— Что такое? — спросил Мизель строго.

— Он должен был молить, ваше высокоблагородие, за победу фюрера Адольфа Гитлера и его христолюбивого воинства, — осмелел Муркин, — над супостатами-большевиками. Так вчера я ему и втолковывал. А он отказался молиться.

Из специальной машины пытались выскочить репортеры и оператор, увидевшие любопытную сцену, но Мизель сердито махнул рукой, и шофер увез репортеров на другую улицу, чтобы они ничего не увидели.

— Ты сознательно это сделал? — спросил Мизель у попа.

Священник молчал.

— Я обычно дважды не повторяю свой вопрос! — повысил голос Мизель.

— Я согласился нести службу просто, без политики. А мне приказали молить бога за…

— Вот как! — оборвал попа Мизель и весело подмигнул Хельману. — Повесить его на площади! И надпись крупными буквами: «Большевик».

— Плоть моя в вашей власти, а за душу свою я не боюсь, ибо уповаю на милость божью. Но на земле я имею одну просьбу: напишите на вашей доске, что я православный христианин. Со словом «большевик» мне умирать не хочется.

— Не пишите «большевик», — сказал Мизель. — Напишите: «Активный агент партизан».

— Вам не понять человека, — сказал поп. Он возвысил голос: — Ироды вы, ироды и есть!

Мизель махнул рукой. Два дюжих полицая схватили попа, завернули ему руки за спину и поволокли к скрипящим от ветра виселицам.

— А это еще что такое? — удивился Мизель, посматривая на соседнюю улицу, по которой медленно катилась телега, запряженная парой тощих лошадей; над телегой, подобно шатру, вздымалась серая парусина.