Цветочный крест. Потешная ракета - [20]

Мария сразу сделала постное лицо, схватилась одной рукой за брюхо, а другой – за поясницу, и едва живым голосом заканючила:

– Ох, устали на обедне! Да через торжище ели пробрались потом – тьма тьмущая народу толкалась, каких-то скоморохов ждали. Насилу домой добрались…

Перед лестницей Василиса подтолкнула Феодосью в спину:

– Иди скоре, отец с обеда тебя ждет, про жениха хочет объявить.

– П-п-ро какого жениха? – заикаясь спросила Феодосья.

– Про твоего, не про моего же!

Глава четвертая Изрядно соленая

– …И начинаешь помаленьку пихать… помаленьку, но крепко… вот эдак! – Юда поколотил сжатым кулаком о другую ладонь. – Чуешь – застопорилось. Привынимаешь тогда балду осиновую, но не до конца, и сызнова с размаху пихаешь…

– Всякое дыхание любит пихание, – размежив вежи, пробормотала повитуха Матрена.

– …туда-сюда, туда-сюда… – вдохновенно баял Юда. – Пока самую-то соль и не достигнешь…

Вот уже добрых два часа Юда Ларионов (или, как величали бы его, будь он князем, Юда Ларионович) пытался удержать внимание женской части Феодосьиного семейства, дабы еще хоть на толику задержаться в доме тотемского солепромышленника Извары Иванова сына Строгонова да полюбоваться на его дочерь Феодосью. Юда очень хотел завоевать расположение Феодосьи! Но он не умел деять ничего такого, что влечет девиц к иному дурню, как пчел на спелую грушу. И внешность у Юды была не та, чтоб девки пели по нему страдания. Им ведь, сущеглупым, подавай, чтоб глаза с бражной поволокой, и власа кольцами, и устами – краснобай. Не то чтоб обличие у Юды было худое, нет, вовсе он был не худ: тело полное, даже приятно деряблое, шея белесая, брада сивая, ручищи конопатые с рыжинкой. Что касаемо личины… Личина у Юды красотой бысть середина на половину: не то чтобы не лепа, но и не так чтоб прелепа. Вроде как в миску толокна глядишь, когда на Юду любуешься. И то худо было у Юды в перспективе расположения девиц, что не силен был он в пении песен, не играл завораживающе на гуслях. Затеяв баять с девицей, не поводил Юда плавно руками и не охапивал нежно, а махал дланями, ровно мельница, что крутила на соляной варнице чтимую Юдой кованую фрезу. Не вящ был Юда и в томном стихоплетстве. Да что поэзия, Юда и говорить-то складно в присутствии жен был не горазд. Не дал Бог Юде краснословия! Единственная вещь, которая его преображала, был солеварный промысел. Но все девицы, заслышав про скважины и чертежи, почему-то дружно зевали. И лишь Феодосья вяще заинтересовалась бурением земной тверди.

– Дабы изготовить обсадные трубы, брать надобно осину. Из-за ея осинового тела, – с жаром вещал Юда, для вящей убедительности поднимая над столом деревянную ложку.

– Тело на тело – доброе дело, – пробормотала Матрена, не открывая глаз.

Повитуха и Василиса давно уж заснули, привалившись друг к другу на сундуке. Филином закатывала очеса и Мария. И лишь Феодосия бденно внимала рассказу Юды.

– Наставление по бурению скважин как говорит? Не дуб, не сосна, а – осина! Это всякий древодель знает: дуб не гниет, шиповник какой-нибудь тоже не подвержен пеньковой гнили. А у осины в спелом возрасте…

– Спелая, ой, спелая! Сорок два года, а манда, как ягода, – бормотнула с сундука Матрена.

– …центральная часть ствола, по-другому говоря, нутро, сгнивает. Гниль-то мягкая, и легко ея изринуть.

– На что она нужна, гниль-то? – не размежая вежей, пошлепала губами Матрена. – Мертвых срать возить?

Холопка, лупившая зенки на коробе возле двери, хихикнула в ладонь.

Юда нахмурился и пошевелил белесыми бровями. Но баяния не прервал. А начал молвить, каким инструментом извергают самую осиновую гниль.

Топорща глаза и выгибая удивленно уста, Феодосия выслушала Юдину притчицу про удивительный инструмент – железную фрезу, изготовленную тотемскими железоделами. И то сказать, вящи были в Тотьме кузнечные мастера. Кузни их огнедышащие, крытые землей с зеленым мохом, стояли, во избежание пожаров, по окраине города. Кузнецы и сами в толк взять не могли, каким кудесным образом твердокаменное железо в огне становилось податливым, как побитая жена? И потому в деле своем полагались не столь на науку ремесла, сколь на заговоры. Но, так или иначе, ковали тотемские железоделы и крошечные рукодельные ножницы, и огромадные колокола, и звонкие иглы, и святые вериги, и Богоугодные кресты, и дьявольски искусные фрезы. Именно фрезой тотемские солевары и удаляли из осины гнилую сердцевину. Оставалась опосля такого сверления деревянная труба толщиной в полторы Феодосьиных ладошки. Елду эту осиновую сушили, а высыхая, становилась она твердой, как государево слово. Кремень прямо, а не осина! Ни взять было такую каменную трубу ни топором древоделя, ни зубами тещиными! Поддавалась она только грамоте тотемских розмыслей, или, как выразился бы книжный отец Логгин, инженеров. Таких, как Юда Ларионов.

– Обработка ея весьма затруднена, – гнул свое Юда. – Но обработать надо! Для первой обсадной трубы берется ствол с комлем, с той, стало быть, частью, которой осина вверзается в тотемскую нашу мать сыру землю. Изнутри, по губе комля, аз с древоделями и работниками сымаю кромку, дабы стал край завостренным. Обиваем этот нижний край, то бишь подол, осины железом. Кромка должна стать вострой, как нож!