Цветник бабушки Корицы - [33]

— Поздравляю вас с первым настоящим чудом, Маргарита, — негромко сказал Георгий, потихоньку присеменивший с кухни. — А может, и со вторым, — поправился он, — если считать вкуснейшую рисовую кашу. В моих глазах вы растете не по дням, а по часам!

Впрочем, девочке было не до комплиментов, по ее щекам текли слезы. Она кинулась к бабушке. А та села в постели, сладко потянулась, потом с удивлением огляделась.

— Вот так встреча! — протянула вполголоса, прижимая к себе внучку. — Здравствуй, Че! Здравствуй, Георгий! Страшно рада вас видеть. Это ж сколько я отсутствовала? И что вообще со мной приключилось? — Корица на минуту задумалась, наморщила лоб, решительно тряхнула рыжими волосами. — Нет, — сказала она, — ничего не помню! Точнее, помню, как подхожу к театру, меня окликают и… вспышка очень яркого света. Удивительно.

— Ты удивишься еще больше, когда узнаешь, где мы тебя нашли, — сияя глазами, отозвался Че.

— Хорошо, — улыбнулась Корица, — но сперва позвольте мне привести себя в порядок. Принять ванну, выпить чашечку кофе, трубку выкурить, наконец. А дорогие гости пусть пройдут на кухню. Маргарита пока предложит вам чаю.

По случаю возвращения Корицы Че решил устроить праздничный ужин. Невесть откуда появились ветчина, оливки и сардины. А на десерт — нежно обожаемый бабушкой козий сыр, груши и бутылочка шерри-крема. За радостной суетой Маргарита не переставала удивляться — каким образом Камрад узнал о любимых лакомствах Корицы, и главное, как он успел припасти их к сегодняшнему вечеру? Что-то не припоминалось, чтобы Че принес покупки с собой. Не обошлось и без блюда с чертополохом.

— Ей нужно восстанавливать силы, — пояснил Камрад, ловко очищая от колючек свежие листья чертогона и бросая их в кастрюльку с кипящей водой.

Маргарита тут же потихоньку бросила несколько листиков пасущейся в ногах Перцовке.

— Марго, — сказал укоризненно Че, — у нас мало времени, натри-ка лучше сыра на крупной терке. Через пять минут листочки будут готовы, ты их откинь на дуршлаг, когда вода стечет, смешай с сыром, ложкой майонеза, солью и специями^{32}. А я займусь праздничной иллюминацией.

И он принялся набивать трубку Корицы каким-то особо пахучим табаком. Через несколько минут под люстрой уже переливались дымо-драконы невиданной красоты. Правда, из соображений конспирации работали они, как выразился Георгий, «в оттенках, не раздражающих глаз». Песик сидел на атласной подушечке и, задрав мордочку к потолку, комментировал каждый перелив цвета:

— Вы даже не представляете, Маргарита, — говорил он, — сколько неучтенных оттенков есть на свете, а все потому, что сбрасывают со счетов эмоциональную составляющую. Вот смотрите, сейчас правый дракон пытается воспроизвести в цвете тяжелое серебро мартовского снега, а левый — дремотное очарование лесной чащи. Теперь началось ностальгическое: цвета пармской фиалки, настурции и табака, стрекозы, кузнечика, Каспийского моря и резеды. Так назывались оттенки, очень популярные в XIX веке…

И тут на кухню вошла Корица. Че, обернувшись к ней, чуть не выронил нож, а Георгий даже привстал на задние лапки. Захватило дух и у Маргариты — такой красивой свою бабушку она не видела ни разу. В бархатном платье винного цвета, с высокой прической, Корица, казалось, излучала сияние. Что там фокусы дымо-драконов!

— Вот это стол! — похвалила она, совсем-совсем не обращая внимания на восхищенные взгляды. — Вот это друзья! Вы даже не представляете, как я проголодалась! Кстати, по дому бродит совершенно удивительное существо с крыльями и голубыми глазами. Это кто?

ГЛАВА 29

в которой де Сюр знакомится с Росянкой

Пока в квартире Корицы мирно ужинали, обмениваясь новостями, де Сюр сидел в кабинете Франкенштейн, который теперь напоминал сооруженный на скорую руку офис. Режиссер полировал специальной щеточкой ногти и задумчиво рассматривал сложенную в кресле Нашу Лилечку. Время от времени, будто сравнивая копию и оригинал, он переводил взгляд с директрисы на плакат, украшающий стену. Там, сияя улыбками, Лилия Филадельфовна и Афелия Блюм, обе в черных очках, с двух сторон поддерживали горшок с Большим Афелиумом. Де Сюр готов был поклясться — тем самым, который теперь красовался на сцене во время кастингов. Казалось, он узнал бы это растение из тысячи — будто оно имело собственную физиономию. Внизу плаката шла крупная надпись: «Союз цветов и театра, что может быть лучше!»

— Нечисто тут дело! — пробубнил де Сюр и, неосознанно копируя Блюм, поправил бейсболку на голове Старушки Франкенштейн. — Как бы мне в твоем положении не оказаться, коллега.

Он еще раз бросил взгляд на изображение Блондинки — и оторопел. Потом выронил щеточку, принялся тереть глаза, плевать через левое плечо. В конце концов выбрался из кресла и пересел на стул в противоположном углу. Еще бы: на какую-то долю секунды вместо лица Афелии он явственно различил на плакате лицо своей матери. А ведь старуху боялись даже те, кто приходил к ней за помощью. «Не меня они боятся, — ухмылялась она, когда очередной клиент, наслав порчу на друга или недруга, поспешно скрывался за дверью, — а того зла, которое в них самих живет, а здесь наружу выскакивает. Как черт из табакерки. Торгуй миражами, сынок, и всегда будешь сыт!» Обычно после этого мамаша награждала малолетнего отпрыска увесистым подзатыльником. Потому что всем и всегда была недовольна. А однажды…