Цвет жизни - [12]

Я думал об убийце моего брата, который вышел из зала суда невиновным человеком. Глядя на согласно кивающих и хлопающих людей вокруг, я подумал: «Я не одинок».

— Кто это? — спросил я.

— Фрэнсис Митчем, — шепнул Рэйн. — Он из старой гвардии. Ну, вроде как легенда. — Он произнес имя оратора так, как религиозный человек говорит о Боге, — полушепотом, с молитвенной интонацией. — Видишь паутину у него на локте? Такую тату нельзя получить, пока кого-нибудь не замочишь. За каждое убийство тебе колют муху. — Рэйн помолчал и добавил: — У Митчема их десять.

— Почему ниггеров никогда не обвиняют в преступлениях на почве ненависти? — задал Фрэнсис Митчем риторический вопрос. — Почему им все сходит с рук? Их даже нельзя просто одомашнить, что уж там говорить о помощи Белым. Посмотрите, откуда они пришли. Африка. Там нет цивилизованного правительства. В Судане они убивают друг друга. Хуту убивают тутси. Этим они занимаются и в нашей стране. Война банд в наших городах — это всего лишь племенная вражда между ниггерами. А теперь они решили взяться за англосаксов. Потому что они знают, что им за это ничего не будет. — Голос его сделался громче, он окинул толпу взглядом. — Убить ниггера — это все равно что убить оленя. — Он помолчал. — Нет, беру свои слова назад. Оленину, по крайней мере, можно есть.

Спустя много лет я подумал, что, когда я в первый раз попал в лагерь Невидимой империи, в первый раз услышал выступление Фрэнсиса Митчема, Брит, возможно, тоже приезжала туда с отцом. Мне нравилось представлять себе, что она могла быть с другой стороны сцены, слушая, как он гипнотизирует толпу. Что мы с ней могли столкнуться у продавца сладкой ваты или стоять бок о бок, когда искры от костра взметнулись в ночное небо.

Что нам суждено было встретиться.

В течение часа мы перебрасывались именами, как бейсболисты мячом: Роберт, Аякс, Уилл, Гарт, Эрик, Один. Каждый раз, когда мне кажется, что я придумал что-то стоящее, арийское, Брит вспоминает какого-то мальчика из своего класса с таким именем, который ел зубную пасту или на концертах блевал в тубу. Каждый раз, когда Брит предлагает имя, которое нравится ей, мне оно напоминает о каком-нибудь мудаке, с которым я пересекался.

Когда меня наконец осеняет — с остротой удара молнии! — я смотрю на лицо спящего сына и шепотом произношу:

— Дэвис.

Так зовут президента Конфедерации.

Брит пробует слово на язык:

— Это уже что-то.

— Что-то — это хорошо.

— Дэвис, не Джефферсон, — уточняет она.

— Да, потому что тогда его звали бы Джефф.

— А Джефф — это парень, который курит травку и живет в подвале у матери, — добавляет Брит.

— Но Дэвис, — говорю я, — Дэвис — это мальчик, на которого остальные дети смотрят с восхищением.

— Не Дэйв. Не Дэйви или Дэвид.

— Он набьет морду любому, кто назовет его так по ошибке, — обещаю я.

Я прикасаюсь к краю одеяла, потому что не хочу разбудить ребенка.

— Дэвис, — говорю я, пробуя звучание слова.

Его крошечные руки дергаются, как будто он уже знает свое имя.

— Нужно отпраздновать, — шепчет Брит.

Я улыбаюсь ей:

— Думаешь, они продают шампанское в буфете?

— Знаешь, чего мне по-настоящему хочется? Шоколадного молочного коктейля.

— А я думал, странные желания бывают до родов…

Она смеется:

— Нет, я точно знаю: гормоны будут играть еще по крайней мере месяца три…

Я встаю, раздумывая, а работает ли вообще буфет в четыре утра. Мне не хочется уходить. Я имею в виду, ведь Дэвис буквально только что очутился здесь.

— А если я, пока буду искать коктейль, что-то пропущу? — спрашиваю я. — Ну, что-то страшно важное.

— Знаешь, он сегодня не начнет ходить и не скажет свое первое слово, — отвечает Брит. — Если ты что и пропустишь, так это то, как он первый раз покакает, а знаешь, тебе вряд ли захочется это видеть. — Она смотрит на меня голубыми глазами, которые иногда бывают темными, как море, а иногда светлыми, почти прозрачными, как стекло, и глаза эти могут заставить меня делать все, что угодно. — Ему всего пять минут, — говорит она.

— Пять минут.

Я снова смотрю на ребенка и чувствую себя так, будто увяз ботинками в смоле. Мне хочется остаться и снова пересчитать его пальчики, его крошечные ноготки. Мне хочется смотреть, как поднимаются и опускаются его плечики, когда он дышит. Хочется видеть, как складываются его губки, словно он кого-то целует во сне. Мне безумно хочется смотреть на него, из плоти и крови, и знать, что мы с Брит оказались в состоянии создать нечто настоящее, твердое из материала такого размытого и эфемерного, как любовь.

— Со взбитыми сливками и вишней, — добавляет Брит, вырывая меня из задумчивости. — Если есть.

Я неохотно выхожу в коридор, иду мимо поста медсестер и спускаюсь на лифте. Буфет открыт, за прилавком женщина с сеточкой для волос на голове решает кроссворд.

— У вас есть молочные коктейли? — спрашиваю я.

Она поднимает на меня глаза.

— Не-а.

— А мороженое?

— Закончилось. Машина поставщика будет утром.

Похоже, помогать мне она не собирается, ее внимание снова сосредотачивается на головоломке.

— У меня только что ребенок родился, — не выдерживаю я.

— Надо же, — равнодушно произносит она. — Медицинское чудо. Первый раз слышу о таком.