Цвет убегающей собаки - [54]

Действительно, Нурия обмолвилась об этом еще в тот день, когда они познакомились.

— На занятиях я буквально заставляла его слово в слово читать вместе со мной катарскую литанию. Наполовину в шутку, наполовину всерьез он называл меня еретичкой. На занятиях, — повторила Нурия, — где рядом со мной сидели еще дюжина таких же, как я, тринадцатилетних учениц. «Моя маленькая еретичка» — да, он дал мне такое прозвище. Естественно, тогда я и не подозревала, что выражаю основы дуалистического мировоззрения, а священник делал все, чтобы я осознала свои заблуждения. При этом он даже слов таких не произносил — катаризм, альбигойская ересь. Он не хотел укреплять мои еретические взгляды ссылками на историю, не хотел, чтобы я знала, что тысячи и тысячи людей погибли за такие же взгляды еще семьсот лет назад. «Маленькой еретичкой» он называл меня только наедине, когда вокруг никого не было. Но Андре знал о моей связи с катарами, как знал и о тайном прозвище, данном мне священником.

Очередные свидетельства провидческого дара Поннефа не должны были удивлять Лукаса, и тем не менее он считал чуть ли не долгом своим подвергать сомнению любое его слово. Для Нурии ситуация была совершенно очевидной, и ее поведение лишь укрепляло Лукаса в уверенности, что она полностью контролируется Поннефом. Не то чтобы Нурия, как это обычно случается с неофитами, полностью утратила чувство юмора. Она осталась той же молодой женщиной, какую я знал в Барселоне. Она по-прежнему была склонна к острому словцу и точным оценкам, что испытали на себе члены общины, особенно те, кто проявлял беспредельное религиозное рвение. И чувственность осталась при ней, и, как прежде, впадала она порой в беспричинную мрачность. И лишь одного отныне не могла перенести Нурия — малейшего упрека в адрес Поннефа.

В первый же день пребывания в Убежище, как бесхитростно поименовала себя община, Лукасу и Нурии было отведено спальное место. Это была просторная, пуритански обставленная комната, с единственным окном, выходящим на густо поросшую травой площадку и угадывающиеся вдали горы. Славное, чисто прибранное помещение, взывающее (если не считать двуспальной кровати) к сосредоточенности и аскезе. Едва войдя в комнату, Нурия плюхнулась на кровать и, лежа на спине, посмотрела на Лукаса сквозь полуприкрытые веки.

— Слушай, давай все же останемся здесь хоть на несколько дней. Побольше о себе узнаем. Или о том, кем мы могли быть. — Нурия говорила совершенно естественным тоном, с обычной для себя едва уловимой иронией. — В конце концов, что нам здесь терять, кроме собственной… влаги. — Нурия засмеялась и похлопала ладонью по простыне.

Лукас нерешительно присел на край кровати.

— Да, но с работой-то как быть? И дом требует ухода. Не может же человек просто так взять да исчезнуть.

— Все в порядке. Я уже звонила на работу. Андре одолжил свой мобильник. Беру отгулы. Ты ведь тоже говорил, что собираешься отдохнуть недельку.

— Ты уже…

Он был по-настоящему задет. Получается, Нурия, даже не поговорив с ним, все решила сама, будучи уверенной, что в конце концов он уступит, во всяком случае, согласится задержаться в Убежище. И разумеется, в этом отношении она права. Одну ее он здесь все равно не оставит, разве что полицию приведет. Приведет-то приведет, но что сказать полицейским? Что двадцатисемилетнюю женщину похитили, но она счастлива остаться с похитителями? Да его на смех поднимут.

Лукас насупился.

— Слушай, — пожав плечами, продолжала Нурия. — Ну почему хотя бы не посмотреть, что здесь происходит? Наверняка они не только реинкарнацией катаров озабочены. Должна быть идея, крупный замысел. Даже если ты не веришь в реинкарнацию, все равно не можешь не признать, что ситуация необычная. И кто знает, а ну как ты рискуешь упустить шанс сделать глоток этого воздуха мучеников.

Последнее замечание Лукас пропустил мимо ушей, только отметил про себя, что мученичество — предмет особых забот катаров.

— Может, ты и права, — в конце концов выговорил он. Впрочем, втайне Лукас лелеял иные планы. — Пожалуй, и впрямь можно немного задержаться. На работе договорюсь, по сути — я и так уже вольная птица. А выяснить, что за бес подталкивает Поннефа под локоток, на самом деле интересно.

В течение ближайших дней Лукас убедился, что Поннефу, несмотря на обаяние, была в немалой степени свойственна мания величия. Ни на секунду не оставлял он без своей опеки жизнь общины. Каждый следовал в своем поведении его указаниям. Правда, в конце дня собирался (под председательством Поннефа) так называемый совет, на котором всех призывали поделиться своими соображениями касательно повседневной жизни Убежища, а то и претензии заявить. Но как правило, касались они мелочей, о которых и говорить-то не стоит.

К концу первой недели могло создаться впечатление, что и Лукас с Нурией вполне вписались в общий круг. Оба отправили своим барселонским хозяевам заявления о продолжительном отпуске. Как ни странно, Лукас, несмотря на свою прежнюю, весьма беспокойную жизнь, быстро проникся духом Убежища, и хотя сам Поннеф у него по-прежнему вызывал серьезнейшие сомнения, энтузиазм Нурии, напротив, весьма заражал. Лукас все острее переживал радостное чувство разрыва с заботами материального мира потребления. К тому же катаризм не предъявлял своим последователям особых требований по части ритуалов и церемониала. Как таковой он представлял собой простую и бесхитростную веру, исключающую буквальное представление об Иисусе Христе как воплощенном Боге-Сыне. Но Поннеф пытался навязать ее как высшую мудрость человечества, и это весьма раздражало Лукаса.