Цвет и крест - [193]

Жильцы – это как бы одна партия, хозяева – другая. Мне, как жильцу, конечно, ближе они, и я расскажу о своей партии.

Прасковья – жилица

Эта женщина носит нам каждый день две кринки молока, она чуть ли не единственная в деревне занимается только земледелием. Другим земледелие невыгодно, кустари пашут с неохотой из-за страха перед неустойчивостью сбыта обуви. Иные для земледельческих работ держат «казачку», что тоже невыгодно. Только в сенокосе все кустари бросают башмаки, и это спасает их от окончательного разрушения своего здоровья. Еще есть земледельцы-старики, которые не могут шить башмаки по слабости зрения. Даже на глаз, без всякой статистики видно, что эти старики бодрее молодых. Так вот и Прасковья-жилица, старуха шестидесяти пяти лет, а все сама пашет, сеет, убирает хлеб, все сама. У нее были дети, вырастали, помогали и отходили на свое отдельное житье, один пропал в Красной Армии. Был у нее и муж, но бросил ее с детьми, сошелся с другой, пробовал вернуться, но Прасковья его больше к себе не пустила. Взялась она за жизнь не в своей деревне, а вот здесь у нас как жилица, да так вот и вся жизнь прошла, но память деревенская крепка: и посейчас Прасковья называется и признается как жилица.

Раз уже человек занимается земледелием, то хоть сколько-нибудь земли, все ее не хватает, потому что каждому хочется, чтобы земля была получше и поближе к дому. Со старухи же на седьмом десятке и спрашивать нечего, если глаз ее метится к запущенному участку усадебной земли какого-нибудь кустаря. Попросится у него попахать, тот согласится. Старуха подымет новь, соберет урожай. А хозяин смотрит на нее из окна и рад-радешенек: когда самое трудное сделано, земля стала мягкая, он отбирает ее у старухи и обсевает сам для себя. Тогда Прасковья начинает у другого, и другой хозяин поступает совершенно, как первый. Из этого получается что-то вечное, и Прасковья, не в пример нам, другим легким жильцам, жилица вечная..

«Бандит»

При моем домике, в котором я теперь живу, есть избушка, вроде бани, по правде сказать, очень скверная и такая дырявая, что в иных местах между венцами можно руку просунуть, а внутреннее пространство было занято на три четверти глупой огромной дымящей печью. Но в домике перегородки не доходили до потолка, там невозможно было уединиться от своих буйных ребят. Избушка разрешала все трудности моего положения; это мой писательский кабинет. Все это мне пришлось рассказать на сельском сходе, потому что в этой избушке с женой и ребенком в то время жил человек, которого все называли бандитом.

Изложив все о необходимости иметь кабинет, я сказал, что домик могу снять только с избушкой, но вот там сидит человек..

– Ничего, – ответили мне, – его через две недели расстреляют. И кто-то шепотом рассказал мне о каком-то его темном деле с ограблением военного склада.

– Непременно расстреляют, – сказал этот человек.

– А если простят? – спросил я.

– Тогда сошлют.

– Нет, если совсем оправдают, может быть, он совсем и не виноват, бывает же так. В таком случае, кто будет его выселять, вы или я?

– Мы выселять не будем… да не беспокойтесь, верное дело. Через две недели ему будет крышка.

Конечно, я понял, что мною пользуются для выселения неудобного жильца, вышибают клин клином, но желание иметь отдельный кабинет было так сильно, что я согласился и подписал договор.

Правда, на другой же день «бандит» уехал в Москву на суд, а его жена, как мне передавали, стала уже складываться, перебираться на житье к матери. Но не успела она собраться, как вдруг возвращается «бандит», очень веселый, совершенно оправданный.

Так я и попался в ловушку, заплатив вперед за целый год.

Заливное из судака

В одном журнале я уже подробно писал об этой жилице, что она называется монашка или сестрица, что она предсказывает судьбу людей, раскрывая Евангелие, помогает укрываться беременным девушкам и часто спасает внебрачных детей. В отношении извлечения средств существования эта высокая, живая старуха очень хитрая. Дальше все сказка. Сюда она пришла будто бы из темного леса, где какой-то «святой» человек, умирая, благословил ее на житье в его келье. Там она будто бы и жила до революции. Однажды в ее часовенку пришел большевик, страшный рыжий человек, лампады все загасил, растоптал ногами, расшвырял всю часовню по бревнышку, сжег иконы и книги. Одним словом, глупая поповская выдумка. Так вот эта старуха далеко прославилась своими гаданиями, и у нас она, наверно, тоже имела бы очень большой успех, если бы не теснота, если бы она для своего творчества могла иметь обеспеченное уединение. Поселилась она в точно такой же зимовочке, о которой я мечтал для своего, тоже уединенного, писательского дела. Но хозяева ее, хитрейшие люди, следили за каждым ее шагом, встречали и провожали, выспрашивая каждого приходящего к ней человека. И, разузнав всю подноготную, опасаясь как бы не вышло им чего худого от этой старухи, стали ее притеснять и выживать. Но старуха упорно боролась. Я еще в прошлый год записал себе первое возникновение легенды о прокуроре. Во время одной очень сильной атаки хозяев с целью выселить гадалку немедленно она вдруг заявила им, что сегодня с вечерним поездом приедет из Москвы ее крестник, главный московский прокурор. Хозяева оробели. А вечером гадалка встречает у себя прокурора, беседует с ним на два голоса, сама громко жалуется ему на хозяев, прокурор же тихо поддакивает: «Подожди, подожди, я им покажу!». Так всю ночь беседовала, а с утренним поездом еще в темноте отправила прокурора в Москву и сама его на вокзал проводила.