ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга] - [42]

Хлопнула входная дверь. Котенок испуганно пискнул и отпрянул в темный угол с коробками. По лестнице застучали женские каблуки. Кто-то спускался вниз. Лязгнул замок, заскрипели растворяемые дверцы железной решетки. Наверное, секретарша, подумал я, и не ошибся.

— Вы к нам? — приветливо спросила миловидная молодая женщина.

— К вам,— подтвердил я,— если вы имеете отношение к человеку, назначившему мне встречу на десять...

Меня любезно пригласили войти в кабинет шефа и немного подождать. Я сделал несколько шагов, и вдруг обнаружил возле своих ног котенка. В мгновение ока он проскользнул в приемную и жалобно замяукал, просительно глядя на женщину.

Та растерялась. Попыталась избавиться от нежданного гостя, но ничего не получалось. Из приоткрытой двери кабинета шефа я наблюдал за ее безуспешными попытками. Отчаянное топанье ног и мяуканье внезапно прекратились. Уж не хозяйка ли победила? Нет, веселая возня остановилась из-за появления хозяина.

Он вошел в кабинет походкой человека, знающего себе цену. Мы обменялись рукопожатиями, представились друг другу. Кооператор, а он, судя по внешнему виду и особенно по здоровому цвету лица, свидетельствовавшему о хорошем качестве пищи, явно относил себя к числу преуспевавших бизнесменов, открыл дверь в приемную и попросил секретаршу принести нам чаю. И тут в кабинет проскользнул все тот же котенок. Теплый, дрожащий от холода комочек прижался к моей ноге.

Кооператор зло сверкнул глазами, засучил рукав, обнажив пухлую, заросшую густой шерстью кисть, поднял за шею котенка и с отвращением выбросил за дверь.

— Мне звонили насчет вас из Кремля, — брезгливо вытирая ладонь носовым платком, продолжил он начатый разговор. — Я могу предложить вам кое-что, связанное с журналистским профилем вашей прежней работы. Скажу откровенно: у меня есть замысел издавать свою газету и приложение к ней — журнал. Как вы посмотрите на предложение стать главным редактором обоих изданий? Бумага есть, с полиграфической базой проблем нет, оклад я вам положу для начала три тысячи рублей в месяц. Плюс гонорар, премии и все остальное. У вас будет служебная машина, правда, пока не «мерседес».

У меня перехватило дыхание. Знаете, сколько я получал в ЦК КПСС, будучи замзавотделом? Вместе с апрельской компенсацией — 840 рублей. А тут — три тысячи! Уму непостижимо. Волна благодарности друзьям, не забывшим в трудную минуту, захлестнула меня. Симпатичным показался и собеседник. Куда-то на задний план отодвинулась волосатая рука, беспомощно болтавшийся в воздухе котенок, гримаса отвращения на лице. Первое впечатление чаще всего бывает обманчивым. Золотой человек!

— Однако, прежде чем ударить по рукам, — продолжал между тем толстосум-меценат, — я хотел бы выяснить кое-какие моменты. Хотя вы и со Старой площади, но я глубоко убежден: КПСС — преступная организация. А как считаете вы?

Он говорил что-то еще в развитие своей точки зрения. Мне становилось ясно: мой благодетель ждет, чтобы я согласился с его мнением.

Не буду пересказывать содержание нашего дальнейшего разговора, скажу только: от заманчивого предложения я отказался. Не прельстили меня ни служебная машина, ни астрономическая зарплата. Как можно находиться под началом человека, убежденного, что партия, в высших эшелонах которой я проработал почти двенадцать лет, а членом которой состоял двадцать лет, — преступная организация? Получается, что я тоже преступник? Преступники ли сотни, тысячи людей, которых я хорошо знаю и вся вина которых в том, что они связали свою жизнь с КПСС?

Начну с себя. В партию я вступил в 1971 году, когда работал в республиканской молодежной газете в Минске. Кандидатом в члены КПСС меня приняли годом раньше, во время службы в армии. Так вот, нисколько не кривя душой, заявляю: в партию я вступал осознанно, без подсказки со стороны, без всякого давления, исключительно по собственному убеждению. И произошло это не в юношеские годы, когда иной раз трудно объяснить свои поступки, за которые потом расплачиваешься и сожалеешь, а в зрелом возрасте.

Когда я подал заявление о приеме кандидатом в члены партии, мне было 26 лет. Согласитесь, это не девятнадцать и даже не двадцать два. К тому времени я был уже три года женат, имел сына, ощущал всю полноту ответственности за семью. За плечами были труднейшие жизненные дороги, нелегкие испытания судьбы. Лиха пришлось хлебнуть с избытком.

И отец, и мать у меня были беспартийными. Потомственные белорусские крестьяне, они всю жизнь трудились на земле. Мать была неграмотной, только и умела, что расписаться. Отец был большой книгочей, признанный деревенский политик, выписывал аж две газеты. Длинными зимними вечерами в нашей хате всегда собирались соседи, с детства помню, как отец вслух читал новости, как внимательно его слушали. Он был общительным, в молодости служил в Красной Армии, любил порядок и дисциплину. Удивляюсь, как при его начитанности он никогда не занимал никаких руководящих должностей в колхозе, не выбился в бригадиры или тем более в кладовщики.

В нашем роду никто не пострадал в годы сталинских репрессий. Никто никогда не был под следствием. Обыкновенные рядовые люди, интересы которых не выходили за рамки семейных или родственных. Пределом мечтаний отца было увидеть своего единственного сына слесарем на каком-нибудь заводе в городе.