ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга] - [33]

И тут со своего места вскакивает глава российского правительства Силаев.

Слово стенограмме: «Силаев. Я хочу сказать о том, чего пока не знают многие члены Верховного Совета о Лукьянове. По существу он был главным идеологом всего происшедшего (аплодисменты). Он был главным идеологом этой хунты (аплодисменты)».

Спрашивается, кто тянул его за язык? Так хотелось выслужиться перед новыми хозяевами, что не мог удержаться? Выслуживаться, впрочем, было за что. В ночь на 21 августа Силаев решил покинуть Белый дом, так как был уверен, что штурм неминуем, и всем, кто находится внутри, живыми нс остаться. Он попрощался с Ельциным и отбыл восвояси. Однако его уход из Белого дома не остался незамеченным для КГБ. Через несколько лет Крючков, вспоминая этот эпизод, иронично воскликнул:

— Эх, горе-политик! Лучше бы этот герой поведал, где он провел время в ночь на 21 августа...

Силаев не только топил Лукьянова. Заглаживая свое малодушное поведение в ночь, когда ожидался штурм, он произнес сакраментальную фразу:

— Я бы всех этих гекачепистов расстрелял из автомата!..

Трагическое всегда соседствует с комичным. Тогдашний мэр Москвы Гавриил Попов с гордостью сказал, что выполнил свою историческую миссию в три дня августовского путча, когда с политической арены была окончательно устранена Коммунистическая партия. По приказу мэра в те дни были заняты здания ЦК и МГК КПСС на Старой площади.

Но вот прошло шесть лет, и в книжке бывшего ельцинского телохранителя Коржакова мы находим живописное описание участия московского мэра Гавриила Попова в обороне Белого дома. «Горячих блюд не подавали,— тонко подмечает Коржаков важные детали исторического момента. — Мы жевали бутерброды, запивая их либо водой, либо водкой с коньяком. Никто не захмелел, кроме тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова — его потом двое дюжих молодцов, я их называл «двое из ларца», — Сергей и Владимир— еле вынесли под руки из подвала. А уборщицы жаловались, что с трудом отмыли помещение после визита Гавриила Харитоновича.

Попов всегда выпрашивал у меня охрану— он говорил, что боится физической боли и в случае нападения может запросто умереть от страха. Его дача находилась в лесу, к ней вела узкая дорога, и любой хулиган, по мнению профессора, мог сделать с ним все что угодно».

Попов ушел в отставку летом 1992 года. Менее года понадобилось ему, чтобы понять: не на борьбу же с КПСС избрали его мэром москвичи. Надеялись — с его помощью станут жить лучше. Не стали. Недаром студенты МГУ, где он преподавал, любовно называли его «наш Ганс Христиан Андерсен Нексе». Оказалось, не так-то просто претворять в жизнь замечательные идеи.

Вслед за Поповым началась целая серия отставок— Галина Старовойтова, Егор Гайдар, Геннадий Бурбулис. В России никто не уходит в отставку сам, по своей воле. О Попове рассказывают, что в кабинете он высиживал не более трех часов в день. То в загранкомандировках, то болел.

Но я несколько отвлекся.

В Политбюро и Секретариате с февраля 1991 года появился новый человек, как он потом признается, бывший «на стороне демократов», специально занимавшийся средствами массовой информации. Других обязанностей у Петра Кирилловича Лучинского не имелось. Только пресса, притом партийная. В аппарате ЦК он курировал пресс-центр, в котором в августе 1991 года оставалось всего-навсего пять ответственных работников плюс пять технических— итого десять человек. Да в идеологическом отделе печатью «ведали» семь консультантов и референтов. У Лучинского не нашлось нескольких минут, чтобы собрать своих подопечных и выразить сожаление по поводу случившегося, поблагодарить за работу, поддержать растерявшихся людей в трудную минуту. Аппарат-то ведь обслуживал их, членов Политбюро и Секретариата! И вот финал — вежливо-холодное равнодушие.

Вышел я с полученной бумаженцией из здания, а ощущение такое, будто в душу наплевали. Поплелся в здание столовой — сказали, что там выплатят какое-то пособие. По безработице, что ли?

Столовая функционирует. Деловитые низкорослые парни в милицейской форме с короткоствольными автоматами выносят кульки с мясным фаршем и кот-летами, прочими цековскими деликатесами и тут же за углом перепродают их родственникам, друзьям и знакомым. Здесь же идут денежные перерасчеты, в них участвуют и офицеры-охранники, которых, похоже, не смущают телекамеры и фотообъективы иностранных журналистов, снимающих сцены пира победителей и дележа добычи. Впрочем, ничего необычного. И раньше работники ЦК отоваривали здесь своих людей. Разница лишь в том, что тогда не было столько посторонних глаз.

Помню, как неприятно поразила меня подобная сцена в августе 1985 года, когда, оставив чемодан в камере хранения Белорусского вокзала, я приехал в десятый подъезд, где тогда располагался отдел пропаганды. С утра там началось совещание, пропуск не был заказан, и мне часа полтора пришлось ожидать у постового. С улицы входили толстые, с завитушками на головах, тетки, к ним спускались буфетчицы с огромными свертками и пакетами и прямо на моих глазах продавали их теткам.

ЦК всегда был хлебным местом для обслуживающего персонала, поэтому его менее всего затронули перемены на Старой площади. Обслуге разрешено остаться на прежней работе. Новые хозяева и раньше были в восторге от кулинарных способностей цековских поваров, а сейчас, когда в столовой, как прежде, торопиться не надо, еще больше смогли оценить их выдающееся искусство. Тоже вкусно покушать любят.