Цивилизация средневекового Запада - [6]

В эпоху тяжких испытаний проницательные умы видели будущую развязку событий в смешении варваров и римлян. Ритор Темистий в конце IV в. предсказывал: «Сейчас раны, нанесенные нам готами, слишком свежи, но вскоре мы обретем в них сотрапезников и соратников, соучаствующих в управлении государством».

Суждение слишком оптимистическое, ибо впоследствии реальность хотя и приобрела некоторое сходство с идиллической картиной Темистия, но при существенном отличии: не римляне, а победители-варвары принимали в свои ряды побежденных римлян. Культурному взаимовлиянию этих двух групп населения с самого начала благоприятствовал ряд обстоятельств.

Варвары, расселившиеся в V в. по Римской империи, отнюдь не были теми молодыми, но дикими народами, только что вышедшими из своих лесов и степей, какими они изображались их ненавистниками в ту эпоху или почитателями в Новое время. И хотя они не были также, вопреки преувеличениям Фюстель де Куланжа, осколками ослабевшей расы, «развалившейся из-за длительных внутренних усобиц, истощенной социальными переворотами и утратившей свои институты», тем не менее они прошли долгий путь эволюции во время своих нередко вековых странствий, завершившихся в конце концов нашествием на Римскую империю. Они много видели, много узнали, немало усвоили. В своих странствиях они вступали в контакты с разными культурами и цивилизациями, от которых воспринимали нравы, искусства и ремесла. Прямо или косвенно большинство этих народов испытало влияние азиатских культур, иранского мира, а также и греко-римского, особенно его восточных провинций, наиболее богатых и процветающих, которым суждено было стать Византией.

Они принесли тонкую технику обработки металлов, ювелирное и кожевенное мастерство, а также восхитительное искусство степей с его стилизованными животными мотивами. Их искушала культура соседних империй, они испытывали подчас восторженные чувства перед образованностью и роскошью, и, хотя эти чувства были поверхностны и проявлялись неуклюже, они свидетельствовали по крайней мере о почтении.

Гунны Аттилы не кажутся уже нам совершенными дикарями, как рисует их Аммиан Марцеллин. Хотя в изображении двора Аттилы, привлекавшего якобы даже философов, есть нечто от легенды, тем не менее показательно, что именно к гуннам бежит в 448 г. известный врач галльского происхождения Евдоксий, уличенный в сношениях с багаудами. В том же году Приск, римский посол при Аттиле, встретился с римлянином из Мезии, попавшим в плен к гуннам, женившимся на их женщине и оставшимся жить при новых хозяевах, который расхваливал ему общественное устройство гуннов, считая его вполне сопоставимым с римским.

Иордан, будучи, конечно, пристрастным, в VI в. писал о готах: «Королем этого народа был Залмоксес, о котором многие летописцы свидетельствуют, что он обладал замечательными познаниями в философии. Но и до него у них были ученые люди: Зевта, а затем Дикиней… Готы не испытывали недостатка в людях, способных обучить их философии. Поэтому среди всех варваров они были самыми образованными, чуть ли не равными грекам, как полагает Дион, написавший их историю на греческом языке».

Варварский облик завоевателей был преображен благодаря и еще одному капитальному событию. Хотя часть их оставалась при языческих" верованиях, другие, и их было отнюдь не мало, приняли христианство. Но по курьезной случайности, имевшей важные последствия, новообращенные варвары — остготы, вестготы, бургунды, вандалы, а позднее лангобарды — стали исповедовать арианство, объявленное Никейским собором ересью. В христианство их обратил «апостол готов» Ульфила, выходец из каппадокийских христиан, оказавшихся в 264 г. в плену у готов. Выросший среди готов, он еще мальчиком был отправлен в Константинополь, где стал приверженцем арианства. Вернувшись к готам в качестве епископа с миссионерской целью, он ради их наставления в вере перевел Библию на готский язык и сделал их еретиками. Таким образом, вместо религиозного единства он посеял раздоры и породил борьбу, впоследствии вспыхнувшую между варварами-арианами и римлянами-католиками.

Притягательность римской цивилизации для варваров оставалась, однако, неизменной. Предводители варваров приглашали римлян в качестве советников, перенимали римские нравы, украшали себя римскими титулами консулов, патрициев и т.д. Они выступали не в роли врагов, а в роли поклонников римского политического устройства. Их скорее можно было принять за узурпаторов римской власти. Они составляли как бы последнее поколение тех иноземцев — испанцев, галлов, африканцев, иллирийцев, выходцев из восточных провинций, — которые постепенно захватывали высшие магистратуры и овладевали империей. Но ни один варварский владыка не осмеливался объявить себя императором. Когда Одоакр сместил императора Западной Римской империи Ромула Августула, он отослал императорские инсигнии восточному императору Зенону в Константинополь, давая понять, что одного императора достаточно. «Мы преклоняемся перед титулами, даруемыми императором, более, чем перед нашими собственными», — писал один варварский король императору. Самый могущественный из этих королей, Теодорих, приняв римское имя Флавий, написал императору: «Я раб ваш и сын ваш» — и объявил, что единственное его желание — сделать свое королевство «похожим на ваше, двойником вашей беспримерной империи». Таким образом, оба лагеря как бы шли навстречу друг другу. Деградирующие, внутренне варваризирующиеся римляне опускались до уровня поднимающихся, обретающих внешний лоск варваров.