Цивилизация птиц - [23]

Слышу крик Кеи, потом крик Ми. От ужаса все перья встают у меня на голове дыбом.

Крик, в котором слышен страх смерти, крик, который предупреждает об опасности, крик, полный дурных предчувствий... Что случилось?

– Наших убивают! Наших убивают! – кричат взъерошенные птицы, отчаянно колотя крыльями. – Давай поможем им! Давай поможем! Вон там!

Я как можно скорее лечу, зная, что вот-вот на помощь мне заспешат встревоженные криками грачи, вороны, галки.

На досках висят высохшие грачи с широко раскинутыми крыльями. Высохшие кости прибитых к деревянной поверхности птиц покрыты прилипшими остатками черных перьев.

Пустые глазницы, посеревшие клювы, почти прозрачная белизна черепов, вытянутые ноги с неподвижными когтями, изъеденные личинками перья.

Из крыльев торчат толстые железные гвозди.

Ми кричит, Кея кричит, я тоже кричу, как будто нас самих прибили к этим доскам.

Слетаются грачи, вороны, галки. Все кричат, возмущаются, голосят, угрожают. Над этим пустым домом они поносят тех, кто забивал гвозди, тех, кто прибил птиц к доскам. Птицы влетают в окна, но внутри – одни скелеты с пустыми глазницами и обнажившимися зубами.

Я вытягиваю шею и резко ныряю вниз, целясь клю­вом в грудь висящей птицы.

Удар – и распятый грач рассыпается и падает в заросли засохших многолетних трав. Оторванное крыло болтается на проржавевшем гвозде.

Птицы как по команде бросаются на забор, стучат клювами – сбрасывают с него висящих сородичей.

На досках остаются лишь контуры распятых, пригвожденных птиц – темные места, которые были защищены от солнечных лучей. Там, где из пробитых крыльев текла кровь, на фоне темных пятен торчат покрытые ржавчиной гвозди.

Мы кружим над лежащими в траве останками.

Кея садится на забор и голосит так, как будто прибитые гвоздями птицы все еще мучаются, все еще страдают. Она успокаивается лишь тогда, когда я сажусь рядом с ней и клювом глажу ее серебристую шейку. И вдруг я снова обращаю внимание на ее непохожесть, на это ее отличие от других сородичей, которого они уже не замечают, с которым все давно свыклись.

Но так ли это? Ведь белизна Кеи так ярко сверкает среди их черных крыльев – совсем как первая звездочка на вечернем небе.

Страх проходит. Птицы раздражены, возмущены, напуганы. Они словно предчувствуют новую опасность. А ведь бескрылые распяли этих грачей на заборе давным-давно. Сколько же времени прошло с тех пор?

Бескрылых уже нет. Лишь их скелеты лежат в доме.

Чего я боюсь? Почему хочу улететь подальше отсюда?

– Полетели! – И птицы летят следом за мной. Мимо забора, чуть не задевая за торчащие из досок гвозди. Я вспоминаю, что когда-то уже видел точно такие же.

Они торчали из конечностей бескрылого, прибитого к очень похожим на эти доскам. Из ран сочились струйки крови – такой же красной, как наша.

Он висел – неподвижный, изваянный из камня или заключенный в плоском изображении – в тех огромных зданиях, построенных бескрылыми там, где я впервые увидел свет.

Мир, покинутый бескрылыми, восстает против нас. Города разрушаются, дома гниют, ветшают, рассыпаются, падают от малейшего сотрясения, а иногда и взрываются, выстреливая в небо снопами искр, отравляя дымом растения, родники, реки. В руинах гнездятся змеи.

Бескрылых больше нет. Они вымерли, но все еще продолжают убивать нас.

Башни, мачты, столбы гнутся, ломаются и падают, давя наши гнезда.

Интересно, задумываются ли Кея и Ми о бескрылых, которые жили здесь до нас, или эти мысли волнуют только меня?

Как спросить Кею? Как выразить чувство? Как передать беспокойство и волнение? Как рассказать о себе?

Кея садится на обломок стальной мачты, поднимает голову вверх и кричит: «Опасность! Не подлетайте близко! Здесь погибла птица! Осторожно!»

Я понимаю, что она говорит, но я знаю, что она думает больше, чем может высказать.

Точки зрачков на светло-голубом фоне то сужаются, то расширяются. Кея думает. О том же, о чем думаю я, или о чем-то другом? Поделимся ли мы когда-нибудь друг с другом своими мыслями, чувствами, снами, мечтами? Обретем ли мы, птицы, эту способность? Освоим ли тот способ общаться друг с другом, каким пользовались бескрылые? Создадим ли свой язык, похожий на тот, который был у них? А если и мы, так же как они, не сможем понять друг друга?

Я касаюсь клювом белых перышек на шее Кеи. Она с радостью принимает ласку – поворачивается, подсовывает свой клюв мне под горло. Еще мгновение, и наши клювы сливаются в нежном поцелуе.

Маховые перья Кеи вздрагивают, по всему ее тельцу пробегает дрожь, глаза становятся совсем круглыми. Она слегка разводит в стороны крылья, приоткрывая самую нежную часть спинки. Кровь ударяет мне в голову. Я выпускаю изо рта ее клюв, распускаю перышки, приподнимаюсь. Кея присаживается пониже с раздвинутыми в сторону крыльями. Я обхожу ее на жестких, негнущихся ногах, охваченный всевозрастающей страстью.

Кея призывно встряхивает крылышками. Я вспрыгиваю на нее сзади, хватаюсь клювом за взъерошенный пух на головке. Хлопаю крылышками, чувствую под собой ее тепло.

Мгновение, всплеск восторга, семя брызжет, заливая теплым потоком шелковистую, гладкую спинку. Восхитительное чувство облегчения. Я прикрываю глаза, сползаю с Кеи на покосившуюся стальную раму. Кея сидит неподвижно, потом тяжело поднимается. Мы сидим – счастливые, прижавшиеся друг к другу – и не обращаем никакого внимания на сломанные деревья, на обвалившиеся крыши, на потрескавшиеся стальные трубы и сброшенные на землю птичьи гнезда. Скворцы, дрозды, горлинки кружат в небе над этим побоищем.