Цивилизация Просвещения - [7]

Конечно, это небезопасно. Если не принять мер предосторожности, европейская цивилизация эпохи Просвещения рискует на уровне изощренной игры идей, истории литературы, истории философии, истории науки раствориться в системе эпохи классицизма номер два. Ограничиться этим значило бы предать плодотворную сложность подлинного XVIII века, века всех людей. Система «эндогенного» объяснения, игнорирующая людей за работой и вещи, недостаточна, будь она даже столь совершенна, как у Поля Азара, Куаре или Кассирера. Европа эпохи Просвещения — это больше и лучше, чем Европа эпохи классицизма номер два. Локк и Кондильяк выразили лишь часть правды о своем времени. Да, окружающая обстановка решающим образом повлияла на образ мысли эпохи Просвещения. Но и идеи Просвещения в свою очередь повлияли на действительность.

В Европе эпохи Просвещения вещи, вся обстановка мало-помалу пришли в движение. За последние 20–30 лет все более систематическое применение статистических методов и приемов в истории — ныне ученые охотно говорят о квантитативной или, более скромно, сериальной истории — позволило добиться существенного прогресса. Наши предшественники, не столь хорошо оснащенные, возможно, ошибались, слишком категорично утверждая постоянство структур и способов производства, сходство моделей жизни XVIII века и долгой предшествующей эпохи, берущей свое начало в Средневековье, а может быть, даже раньше. Конечно, в очень глубокой временной перспективе традиционный анализ остается верным, и совсем недавно Пьер Губер в своей «Экономической и социальной истории Франции» вновь придал ему основательность и вес. Известный экономистам скачок, или взлет (take off), предполагающий быстрое удвоение отношения чистых капиталовложений к национальному доходу, произошел в конце XVIII века, никак не ранее (1783–1802 годы в Англии; 1830–1860 годы во Франции). Переходя из сферы духовности в сферу материальных условий жизни, необходимо отдавать себе отчет в очевидной истине: с середины XII до середины XVIII века не произошло ничего особенно фундаментального. Перед нами — лишь колебания в ту или другую сторону вдоль почти горизонтальной оси. Посмотрим на численность населения. В середине XVIII века в Западной Европе насчитывается лишь немногим (на 15–20 %) больше людей, чем в конце XIII века. Ожидаемая продолжительность жизни в благословенной Англии, в Колитоне (графство Девон), достигает 43 лет в XVI веке (1538–1624), 42 в XVIII (1700–1770), 37 в XVII веке (1625–1699). Колебание? Нет, прогресс. В XVI веке, опередив всех на два с половиной столетия, Англия одержала великую победу над смертью. На континенте ожидаемая продолжительность жизни еще в начале XVIII века составляла от 25 до 30 лет.

В действительности все сводится к вопросу о точке отсчета. Между подлинным взлетом, который привел к непрерывному росту индустриальных обществ, и устойчивостью структур в период с XIII по XVII век в XVIII столетии было накоплено впечатляющее множество мелких изменений. Экономисты, начиная с У У. Ростоу, говорят о предпосылках взлета. Таким образом, в жизни миллионов европейцев прогресс оказался не просто идеей — личным опытом. Между долгими веками неподвижности и застывших материальных структур и взрывом бешеного роста, когда оборудование устаревало, не выработав и малой части своего ресурса, а изменения были неотъемлемой частью самой структуры, XVIII век в определенной степени предстает веком движения, движения ощущаемого, переживаемого, сознательного. Век движения, а значит — век прогресса.

Прежде всего, прогресса в сельском хозяйстве; из этого проистекает все остальное. Урожай сохраняется лучше, это позволяет оставить немного больше на семена, урожайность слегка повышается: ее увеличение на душу населения где-то составляет 10 %, где-то — 20, в других местах она равна нулю. Этот скромный прирост отражается на всей производственной цепочке: ведь еще в конце XVII века на аграрный сектор приходилось девять десятых всех работающих. Предположим, на западе еще один из десяти человек дополнительно освобождался благодаря прогрессу сельского хозяйства: это уже двое из десяти вместо одного, имеющие возможность посвятить себя промышленности, торговле, управлению, руководству, а еще лучше — размышлению. Более ощутимый выигрыш в других областях усиливает эффект. Несомненно, главнейшую роль в жизни XVIII века сыграли не английские машины — они еще оставались в будущем, — а инструменты. Это инструменты, достигшие заключительного этапа долгой эволюции, благодаря тому что материал, используемый для них, — более высокого качества, а рука, которая их изготавливает и применяет, более искусна, — словом, благодаря тому, что поколение ремесленников, умеющих читать, оказалось куда более способным к обучению. Посмотрите на Руссо и его женевское окружение, подумайте о читающей Англии, о прослойке образованных французов. Теперь люди более заинтересованы в том, чтобы хорошо распорядиться наследством. Возможность видеть своими глазами и слышать своими ушами, безусловно, остается главнейшим средством передачи технических знаний. По крайней мере, на базовом уровне, потому что XVIII век — это век объемистых трактатов, книг, а позднее — школ, где преподается инженерное дело. Гравюры «Энциклопедии» знаменуют собой малозаметную точку отсчета в совершенно новом понимании человеческого достоинства. Ремесленники читают, теперь они с большей смелостью думают о своих руках, они вступают в общение с теоретиками технологии.