Цивилизации - [129]
В 1270 году династия Соломонидов захватила власть и восстановила имперское единство высокогорья. Империю создали ради войн, ее двор превратился в армию, а столица — в военный лагерь. Монастыри Дебра Хайк и Дебра Либанон, а также малый мир религиозных общин островов озера Тана стали школами миссионеров, которым предстояло укрепить власть Эфиопии в завоеванных языческих землях Шоа и Годжам. Главной целью эфиопской политики стал новый короткий путь к морю через Зелию вместо долгой северной дороги к Массаваху: вначале доступ достигался набегами, а потом, после завоеваний негуса Давита в 1403 году, стал постоянным. К этому времени власть Эфиопии простиралась до долины Рифт к югу от верховий Авоша. Те же источники богатства позволили двору погрузиться в роскошь. В 1520 году португальское посольство сообщает о «бесчисленных шатрах», которые перевозят пятьдесят тысяч мулов, о присутствующей на аудиенции толпе в две тысячи придворных, о лошадях с плюмажами и с попонами из тонкой парчи[705].
Но по мере увеличения границ защищать их становилось все труднее. Когда в 1520-е годы имам Ахмад ибн-Ибрахим поднял племена Аделя на священную войну, оборона Эфиопии рухнула с ужасающей внезапностью. Арабский летописец, утверждающий, что сопровождал экспедицию, ярко изобразил падение монастырского комплекса Лалибелы 9 апреля 1533 года:
Шел дождь. Имам всю ночь продвигался вперед, ускоряя шаг. Сильный холод погубил многих солдат. Но вот они добрались до церкви. Здесь собрались монахи, решившие умереть на этом месте. Имам увидел церковь, какой никогда не видел раньше. Она была вырублена в горе; столбы ее были из цельного камня. Не было ничего из дерева, кроме икон и гробниц.
Обычно имам подносил к церкви факел, и «монахи бросались в огонь, как мотыльки на пламя лампы». Но здесь нечему было гореть. После обмена вызовами между мусульманами и христианами Ахмад «предал все их реликвии мечу, сломал каменные статуи и забрал все золотые сосуды и шелковые ткани»[706].
За следующие десять лет борьбы империя восстала из пепла, проведя успешную, но крайне тяжелую контркампанию. Однако, вплоть до самого конца XIX века она никогда больше не достигала прежнего величия. Проблемы порождало не только давление ислама. Пресечь менее заметное, но более повсеместное проникновение южного племени галла оказалось труднее, и оно имело долговременные последствия. Началось оно примерно в период нападения Ахмада и продолжалось в течение нескольких тридцатилетий. Современники, свидетели поражения мусульман, утверждали, что не знают, как отразить галла. Монах Бахрей в конце XVI века задает вопрос: «Как могли галла победить нас? Ведь мы многочисленны и хорошо вооружены». Его ответ напоминает жалобы, часто звучащие в цивилизованных обществах с их огромными классами военных специалистов, беспомощных во время войны. Монах жалуется: священники «изучают священные книги… и притоптывают во время богослужения, — любопытная характеристика шумных литургий, которые в те дни нравились эфиопам, — и не стыдятся своего страха перед походом на войну… Среди галла, напротив… все мужчины, от малого до старого, умеют воевать, и потому побеждают и убивают нас»[707]. Эфиопия выжила, потому что отказалась от наиболее дорогих преимуществ цивилизации — монументального строительства, содержания многочисленной интеллектуальной элиты, и потому что умерила свои имперские амбиции. Такая стратегия привела к раздробленной системе правления, которую западные историки часто сравнивают с феодализмом; при этом элита была разъединена, а имперская власть слаба.
Эфиопская цивилизация иллюстрирует одновременно силу и слабость высокогорной родины. Она способна прокормить себя, отразить захватчиков и пользоваться слабостью окружающих народов, заставляя их платить дань или торговать на невыгодных условиях. Но изоляция подобного места имеет тенденцию становиться абсолютной; государство в состоянии поддерживать претензии элиты, только когда оно открыто для торговли или способно использовать торговлю к своей выгоде. Отрезанная от Красного моря — или когда торговля на Красном море переживала кризис, или когда товары из долины Рифт стали уходить к морю по маршрутам, контролируемым врагами, — эфиопская цивилизация потускнела.
Перекрестки обнаруживаются случайно и приобретают значение благодаря большому количеству проходящих через них товаров. Дороги существуют ради своих конечных пунктов, но собственно их протяженность нередко становится наиболее часто посещаемой их частью. Цивилизации, возникающие вдоль дорог, преодолевают свою изоляцию с помощью иноземных продуктов, дальних влияний и дани, которую собирают с богатства других народов. Их характеристики определяет переплетение влияний и самостоятельности, что демонстрируют Иран и Тибет. Оба эти района представляют собой высокогорные дороги: караванам приходилось уходить в горы, чтобы обогнуть пустыни. Оба района стали родиной грабительских империй; в их культуре отразилось влияние народов, за счет которых эти цивилизации существовали. Однако обе эти империи, каждая по-своему, демонстрируют, что и высокогорья могут быть креативными и проводить в жизнь новые инициативы — новые решения проблем экологии, новые способы смотреть на мир с большой высоты.
