Цитадель - [168]

Арсланбек не слезая с коня объявил, что великий султан Саладин принимает условия графа Рено Шатильонского. Если ему немедленно выдадут его сестру и племянника, он отойдет от замка Шант на половину дневного перехода.

Взрыв всеобщего ликования был ему ответом. Рено кивнул, на его лице ничего особенного не выразилось. Можно было подумать, что ему все равно как тут все закончится.

— Я жду, — сказал посол как можно заносчивее. Он принадлежал к тем, кто в глубине души не одобрял сговор султана с этим разбойником, но вслух своих возражений высказать не посмел. Теперь он демонстрировал свое презрение назорею.

Рено развернулся и пошел к башне. Снял с пояса связку с огромными ключами, отпер замок. Изабелла выбралась из своего тайника за колодцем, и стояла в плотной толпе обступившей крыльцо. Она во время речи посла находилась слишком далеко и не уловила сути того, что происходит. Она вообще в этот момент была так возбуждена, что неспособна была понимать хоть что-либо.

Граф вошел внутрь и стал подниматься на второй этаж по витой лестнице. Прошло совсем немного времени и сверху донесся дикий женский визг. Сарацинки решили, что похититель, наконец, явился, чтобы взять свое. Именно утром. Неожиданно, несмотря на все дни мучительного ожидания. Шок был слишком силен. Замира лишилась чувств. Граф постоял над ее распростертым телом, не зная, что же ему теперь делать. Семь пар женских глаз наблюдали за ним из углов каминной комнаты. Даже госпожа Жильсон потеряла в этот момент способность говорить и действовать. Али лежал в беспамятстве.

Не видя другого выхода, граф подхватил на руки тело Замиры и вышел с ним вон. Он рассудил, что по сути ведь все равно в полном ли здравии или в небольшом беспамятстве вернет он сестру ее брату. Своим внезапным появлением наверху он лишил ее отнюдь не чести, а всего лишь сознания, а оно не может быть признано важной частью женского достоинства.

Граф появился на крыльце башни, держа принцессу Замиру на руках. Она не была шестнадцатилетней хрупкой девушкой, и даже такому гиганту как Рено, было тяжело нести ее на вытянутых руках. Поэтому он прижал ее к груди, а руку принцессы положил себе на плечо. При желании в них легко можно было увидеть пару влюбленных, слившихся в объятии перед вынужденным прощанием. Именно эти мысли пришли в голову Изабелле и она совершенно ослепла от ярости.

Толпа, собравшаяся перед входом в башню расступилась, образуя коридор, в конце которого высился посол на коне. По его команде двое сопровождавших гулямов спешились, чтобы благоговейно принять принцессу или то, что от нее осталось. Арсланбек был почему-то уверен, что сестра повелителя покончила с собой.

Сарацины двинулись по живому коридору навстречу графу, им не суждено было дойти до него ибо… ибо из толпы появился еще один человек, невысокий юноша в великоватом блио и драных шоссах. Увидев его перед собой, граф остановился. Брови его сдвинулись и в его фигуре проступила некая неуверенность. Юноша не торопясь приблизился к графу. Молча.

— Ты? — прошептал Рено и лицо его было смущенным, как лицо человека уверенного, что его ничем нельзя смутить.

Посол почувствовал неладное, он крикнул что-то своим людям и они ускорили шаг, но им не суждено было успеть… В руке юноши блеснул кинжал, вздох удивления замер в устах у всех, кто стоял в первых рядах и был непосредственным свидетелем события. Невозможно было уследить за движением — нож торчал в груди Рено Шатильонского.

На графе была лишь тонкая неаполитанская кольчуга, и она не смогла защитить его грудь. Трехгранное лезвие прошло как раз в одно из кованых колец. Изабелла, несмотря на свою хрупкость, сумела вложить в удар огромную силу, которую дает смесь отчаяния, ревности и боли.

Гигант медленно опустился на колени продолжая прижимать к груди ничего не ведающую сарацинку. Жест этот лишний раз подтвердил Изабелле, что она была права в своей мести.

И неизвестно, что еще она собиралась сделать, ей не позволили развернуться подбежавшие слуги посла. Они были уверены, что она сейчас бросится убивать принцессу Замиру, налетев, они сбили Изабеллу с ног. Данже, стоявший в трех шагах от места действия в первом ряду зевак, Данже, которому под страхом смерти было запрещено вмешиваться в то, что будет происходить, не выдержал и ринулся защищать свою госпожу. Через несколько мгновений свалка была всеобщей.

Не совсем всеобщей, надобно поправиться. В нее не вмешался отец Савари. Оценив происходящее, он подозвал к себе своих слуг и велел им собираться. Они не успели выполнить приказания, потому что прибежал тот, кого он поставил на стену следить за происходящим в округе. Слуга прошептал что-то на ухо иоанниту.

— Что?! — воскликнул отец Савари, — со стороны Иордана?

— Их много, они идут христианским строем, — отвечал слуга.

— Они несут орифламму?

— Флага я не смог рассмотреть.

Глядя на кишащее в поднятой пыли человеческое месиво старый госпитальер взвешивал обстоятельства этого странного утра. Когда было нужно он умел думать быстро.

— Форэ, — сказал он своему старшему слуге, рыжему детине лет двадцати пяти, — возьми еще двоих человек. Быстро поднимайтесь в башню. Захватите оттуда саладинова племянника. Заверните его в покрывало.