Цитадель - [120]

К обреченному на переворот городу, начинают, наподобие грифов, пожирателей падали, стягиваться разбойничьи шайки. С другой стороны, городские стражники, почему-то в такие дни, как правило, запираемые в казармах, носятся с идеей, бросить службу и пуститься в простор самостоятельной, то есть разбойничьей жизни. В дни мятежей и беспорядков вдруг выясняется, что в городе огромное количество собак. Объяснение простое: в обычные дни эти, своеобразно разумные животные, разделившись на три основные группы, или спариваются, или валяются в тени, или разгребают свалки. В решающие дни они объединяются в одну большую толпу веселых, злых, повсюду снующих чертей.

Вот через такой город, напоминающий сумасшедший дом, в который запустили рой диких пчел, и были под конвоем людей Конрада Монферратского проведены три сотни, так называемых, выборных, тех, кто должен был, в соответствии с кодексом Годфруа, представлять интересы граждан, сословий и городов Святой земли.

Выборных доставили во двор королевского дворца, где они были вынуждены разместиться прямо на земле, перед невысокой каменной верандой, с которой, по замыслу великого провизора, и должен был быть оглашен исторический королевский указ. Они находились под открытым небом, под охраной солдат Конрада. Солнце поднималось все выше, от относительной утренней прохлады не осталось и следа. Стоящих в оцеплении солдат поливали со стены водой. Они становились по очереди под струю, обрушивающуюся из кожаных ведер во множестве доставляемых из дворцовых резервуаров.

Собранные во дворе дворца люди начали волноваться, многие из них только о том и думали, чтобы как-нибудь сбежать и лишиться высокой чести быть участником исторического представления и тоскливо посматривали на высокие зубчатые стены. Они сбились в тень, оставляемую тушей дворца, но она быстро съедалась поднимающимся все выше светилом.

Д'Амьен распорядился напоить и накормить выборных. Его раздражала непредвиденная задержка прибытия королевских родственников. По его замыслу, оглашение указа должно было состояться не только в присутствии народа, но и в присутствии королевской семьи. Но никто из детей, ни Изабелла, ни Сибилла, ни малолетний Бодуэн, пока не прибыли.

В большой прохладной зале, через которую можно было из королевских покоев проследовать на сакраментальную веранду, собиралась иерусалимская знать. По большей части то были крупные вассалы Конрада они недовольно оглядывались, не находя тех, кого считал вассалами, Раймунда. Несмотря на принятые меры предосторожности, слухи о том, что с этим владетелем что-то случилось, в числе прочих возбуждающих воображение новостей, ползли по городу. Баронам, поддерживающим Конрада, в отсутствии Раймунда и его людей, их общее дело не казалось столь безусловно выигрышным. Присутствовали, слава Богу, и высшие церковные чины. Они вообще явились по приказанию патриарха Иерусалимского раньше всех. Позже к ним присоединились наиболее видные рыцари из госпитальеров.

Де Сантор с застывшей на устах любезной улыбкой сновал через прохладную залу от покоев короля к веранде и обратно, держал великого провизора в курсе бытующих в зале настроений.

Король сидел у себя в полном, соответствующем важности момента, облачении. Он был бледен как смерть, тяжелая грубо сработанная корона, украшенная разномастными камнями, воплощающая в себе стиль первозданного благородного варварства времен первого крестового похода, царапала и натирала залысины. Белые доспехи с накладными золочеными вензелями были явно не по его фигуре и, чем дальше, тем больше доставляли ему неудобств.

Патриарх, напротив, был красен, как брюква. Он молча сидел в углу на деревянном табурете и вращал в пальцах свой жезл с шишаком в виде закрытого розового бутона, увенчанного небольшим золотым крестиком. Его терзали мрачные предчувствия, тем более мрачные, что его с утра донимали боли в желудке. Он молился одними губами, о том чтобы все поскорее кончилось, чтобы по городу пронеслась волна погромов и кровавых стычек — как опытный человек, он понимал, что без этого не обойтись — чтобы можно было поскорее сесть за стол переговоров с графом де Ридфором. Он очень, в глубине души, рассчитывал на то, что тамплиеры, будучи людьми реалистически мыслящими, согласятся, пусть после некоторых терзаний, признать свое поражение и перенести центр своих интересов куда-нибудь в другое место из Палестины. Истребительной, хотя бы и победоносной войны, патриарх Онорий не хотел. Война всегда разоряет воюющих. Наживается кто-то третий. «И, в любом случае, надо бы делать поскорей. Что же так тянет Д'Амьен? Ах, да высочеств нет.»

— Ее высочество принцесса Изабелла! — словно отвечая мыслям патриарха, крикнул Султье.

Д'Амьен бросился встречать красавицу. Ее, признаться, он ждал позже остальных детей короля. Он принял ее в той комнате, где вел в последние дни все государственные дела. В его планы не входила лишняя встреча Изабеллы с поддельным отцом.

Она вошла и старик невольно восхитился. Спору быть не могло — именно этой женщине пристало быть королевой. Осанка, выражение прекрасного лица, своеобразный, властный блеск глаз. И даже платье — она использовала для наряда синий цвет. В те времена культура одежды еще не успела очень разрастись и усложниться, заиметь свой язык в законченном виде, но кое-какие цвета и оттенки уже приобрели церемониальный смысл. Все знали, что синий цвет более всего пристал наследнице престола, также как, например, желтый, является признаком благородной роскоши вообще и цветом вдовствующей королевы, в частности.