Цитадель - [17]

Затем уговорили выступить доктора Гэбела. Пригладив свои усердно напомаженные, но все же предательски выдававшие его происхождение волосы, вертя кольцо на пальце, оливковокожий денди жеманно поклонился хозяйке и, сложив руки, с упоением промычал «Любовь в дивной Севилье». Потом, на бис, «Тореадора».

— Вы поете эти испанские песни с подлинным жаром, доктор, — заметила добродушная миссис Уоткинс.

— В этом, вероятно, виновата моя испанская кровь, — скромно улыбнулся доктор Гэбел, садясь на свое место.

Эндрью заметил лукавые огоньки в глазах Уоткинса. Старый директор, как истый валлиец, любил и понимал музыку. Прошедшей зимой он руководил постановкой одной из наиболее трудных опер Верди в рабочем клубе. Подремывая за трубкой, он слушал Гэбела с загадочным видом. Эндрью невольно заподозрил, что Уоткинс забавляется, наблюдая, как эти пришельцы в его родном городе изображают сеятелей культуры, поднося ее в виде дрянных чувствительных песенок. Когда Кристин с улыбкой отказалась выступить, Уоткинс обратился к ней, кривя губы:

— Вы, видно, похожи на меня, дорогуша, — слишком любите фортепиано, чтобы играть на нем.

Затем начался главный номер программы. На сцену выступил доктор Бремвел. Откашлявшись, выставил одну ногу, откинув назад голову, театрально заложил руку за борт сюртука и объявил.

— «Павшая звезда» — мелодекламация.

Глэдис заиграла какую-то импровизацию, аккомпанируя ему, и Бремвел начал.

Монолог, в котором шла речь о душераздирающих испытаниях одной некогда знаменитой актрисы, впавшей в жестокую нужду, был полон липкой сентиментальности, и Бремвел читал его с проникновенной выразительностью. В сильно драматических местах Глэдис брала басовые ноты, а когда пафос иссякал, — дискантовые. Когда наступил кульминационный момент, Бремвел весь вытянулся, голос его дрогнул на заключительной строке: «Так лежала она... — пауза — умирая с голоду в канаве... — долгая пауза — она, павшая звезда!»

Маленькая миссис Уоткинс, уронив на пол вязанье, обратила мокрые глаза на декламатора.

— Бедняжка! Бедняжка! Ах, доктор Бремвел, у вас это всегда выходит так чудесно!

Принесенная чаша с кларетом отвлекла внимание в другую сторону. Был уже двенадцатый час, и, словно молчаливо признав, что после выступления Бремвела всякое иное только ослабило бы впечатление, гости собрались уходить. Посыпались вежливые выражения благодарности, восклицания, вперемежку со смехом, и все двинулись в переднюю. Надевая пальто, Эндрью уныло думал о том, что за весь вечер он не обменялся с Кристин ни единым словом.

Выйдя на улицу, он остановился у ворот. Он чувствовал, что должен во что бы то ни стало поговорить с ней. Мысль об этом долгом, напрасно потерянном вечере, во время которого он рассчитывал так легко, так мило помириться с Кристин, свинцовым грузом лежала у него на душе. Правда, Кристин как будто и не глядела в его сторону, но она была там, близко, в одной комнате с ним, а он, как дурак, смотрел все время на носки своих башмаков: «О Господи, — подумал он с отчаянием, — мне хуже, чем этой падшей звезде. Надо идти домой и лечь спать».

Но он не уходил, стоял на том же месте у ворот, и сердце его вдруг сильно забилось, так как Кристин сошла с крыльца одна и приближалась к нему. Он собрал все свое мужество и пролепетал:

— Мисс Бэрлоу, могу я проводить вас домой?

— Мне очень жаль... — она запнулась, — но я обещала мистеру и миссис Уоткинс подождать их.

У Эндрью упало сердце. Он показался сам себе побитой и прогнанной собакой. Но что-то все еще удерживало его на месте. Он был бледен, но губы его сжались в упрямую линию. Слова полились стремительным и беспорядочным потоком:

— Я хотел только сказать вам, что сожалею обо всей этой истории из-за Хоуэлса. Я пришел тогда к вам из мелочного желания поддержать свой авторитет. Я заслужил хорошего пинка. То, что вы сделали для этого ребенка, великолепно, я восхищаюсь вами. В конце концов лучше следовать духу закона, чем его букве. Извините, что задерживаю вас, но я чувствовал потребность сказать вам это. Покойной ночи!

Он не видел ее лица. И не ждал ответа. Он круто отвернулся и ушел. Впервые за много дней он чувствовал себя счастливым.

VII

Из конторы рудника был прислан полугодовой доход от практики, и это дало миссис Пейдж повод к серьезным размышлениям и новую тему для разговора наедине с Эньюрином Рисом, управляющим банком. Впервые за полтора года цифра дохода сделала скачок вверх. В списке «пациентов доктора Пейджа» числилось теперь на семьдесят человек больше, чем до приезда Мэнсона.

Блодуэн была в восторге оттого, что увеличился доход, но тем не менее ей не давала покоя одна тревожная мысль. За столом Эндрью ловил на себе ее испытующие, подозрительные взгляды. В среду, после вечера у миссис Бремвел, Блодуэн влетела к завтраку с шумной напускной веселостью.

— Знаете, — начала она, — я как раз сейчас думала... Вот уже почти четыре месяца вы здесь, доктор. И вы неплохо работаете, нет, жаловаться не приходится. Конечно, это не то, что доктор Пейдж. О, Господи, конечно, нет. На днях только мистер Уоткинс говорил, что все они ждут не дождутся возвращения доктора Пейджа. «Доктор Пейдж такой прекрасный врач, — сказал мне мистер Уоткинс, — мы и думать не хотим о том, чтобы взять другого на его место».