Цирк доктора Дулиттла - [48]

— Правильно, доктор! — обрадовался Мэтьюз. — Нечего откладывать дело в долгий ящик.

Он спрыгнул на ходу с последней ступеньки фургона и побежал сообщить новость господину Беллами.

Не помню, говорил я вам, что доктор Дулиттл уже давно сочинял пьесы для зверей. Для начала он написал одноактные пьесы для пингвинов. Конечно, на пингвиньем языке. В долгие полярные ночи в Антарктиде многочисленная птичья публика торжественно усаживалась на льду, приводила детишек и внимательно всматривалась и вслушивалась в действие, а потом на птичьих базарах долго обсуждала, следовало ли пингвину Пинии жениться на прекрасной пингвинихе Адели.

Затем доктор Дулиттл написал пьесы для обезьян. Конечно, легкомысленные и веселые обезьяны предпочитали комедию. Они ставили пьесы на больших полянах в Джунглях, а зрители висели вокруг на деревьях. Самые дорогие места были в кустах рядом со сценой, а семейная ложа — длинный толстый сук, нависавший над поляной, — стоила не меньше ста кокосовых орехов. Правила запрещали обезьяньей семье, сидевшей в такой ложе, бросать скорлупу от орехов и кожуру от бананов на головы актерам.

Как видите, у доктора Дулиттла был некоторый опыт сочинения пьес для животных. Но на этот раз перед доктором стояла задача потруднее: господин Беллами требовал зрелища для публики, которая не понимала языка зверей, а звери, как известно, не говорят по-человечески.

Доктор долго ломал голову и наконец решил написать пьесу без слов. Он назвал ее «Пантомима зверей из Паддлеби».

Тут же начались репетиции пантомимы. В ней играли почти все звери и даже Крякки. Сначала она охотно согласилась — кто же не согласится выступить перед публикой? — но, увидев, какой кавардак устроили в фургоне звери, тут же раскаялась. Но уже было поздно, и она только недовольно крякала, когда расшалившиеся артисты опрокидывали мебель, били посуду или срывали с окна занавески.

По чести сказать, особой вины зверей в том не было. Фургон катился по дороге, подпрыгивал на ухабах, а когда на развилке дорог лошадь резко поворачивала, все падали на пол, и только кряканье утки извещало доктора о новом ущербе. Но в конце концов и утка увлеклась и перестала подсчитывать, сколько стоят разбитые блюдца и чашки.

Итак, доктор написал пьесу. Это была классическая итальянская комедия — арлекинада. Тобби играл Арлекина, Крякки — Коломбину, Хрюкки — Панталоне, Скок — полицейского, а О’Скалли — Пьеро. Танец Арлекина, Коломбины и Пьеро нравился зверям больше всего. Танцуя, звери вставали на цыпочки, при этом фургон раскачивался из стороны в сторону и звери падали на пол и с веселым хохотом катились под кровать.

Скок-полицейский метался по сцене, хватал всех подряд и тащил в тюрьму. Вместо дубинки он держал в лапах огромный огурец. Поросенка он обвинял в том, что тот стащил связку сарделек. Хрюкки выслушивал обвинение, а затем отнимал у полицейского дубинку — огурец — и съедал ее.

Но как же было трудно репетировать в фургоне! Там было тесно, и актерам приходилось гроздью висеть на ступеньках фургона в ожидании своего выхода.

Хрюкки доверили трудную роль шутника и весельчака Панталоне. Поросенку приходилось то и дело вбегать и убегать со сцены, метаться по ней с кочергой или со связкой сарделек на спине. Как ни предостерегал его доктор, Хрюкки не раз шлепался со ступенек на дорогу.

Тогда репетицию прерывали и ждали, пока господин Панталоне не встанет охая с дороги и не догонит уезжающий фургон, чтобы снова оказаться на сцене.

За тот день доктор и звери успели провести целых четыре репетиции, и когда вечером фургоны остановились ни ночлег, доктор сказал господину Беллами, что тот может посмотреть представление.

— Оно еще не совсем готово, — предупредил Джон Дулиттл, — кроме того, у нас еще нет костюмов, но кое-что мы уже можем показать.

На этот раз пантомиму сыграли на земле, на обочине дороги. Публика состояла из господина Беллами, Блоссома, Мэтьюза Магга и силача Геракла. Земля не качалась под ногами актеров из стороны в сторону, и представление получилось лучше, чем на репетициях. Вот только Панталоне все перепутал и невпопад вбегал и убегал со сцены. Зрители наградили актеров аплодисментами и сказали, что ничего смешнее в жизни не видели.

— Потрясающе! Великолепно! — кричал господин Беллами. — Это то, что нам нужно. Еще одна-две репетиции — и публика валом повалит на ваши представления. Правда, понадобятся еще костюмы. И что странно, я готов поверить в россказни о зверином языке. Я ведь вижу, что вашим зверям все это нравится. Сегодня же вечером я отправляюсь почтовой каретой прямиком в Манчестер, а господин Блоссом закончит представления и Литтл-Плимтоне и привезет вас ко мне. Надеюсь, что в понедельник вы уже будете выступать у меня. Тем временем я закажу афиши и сумею собрать публику, которая, надеюсь, оцепит талант ваших актеров.

Пока цирк Блоссома давал представления в Литтл-Плимтоне, доктор и его звери репетировали. Даже за тяни-толкаем ухаживал только Мэтьюз Магг, чтобы оставил доктору побольше времени на репетиции.

Звери-актеры трудились вовсю. Они старались, чтобы каждая роль была доведена до совершенства. Доктор заставлял их повторять еще и еще раз каждый выход на сцену, чтобы никто, даже глуповатый Хрюкки, не ошибся. Ведь в Манчестере все представление с начала до конца должны были играть только звери, без единого человека на сцене.