Чжен-Си, высшая правда - [4]

После того как консул и секретарь ушли, какой-то китаец принес мне лаковую шкатулку с обычным китайским рисунком, изображающим птицу, летящую среди камы­шей. В шкатулке были конфеты из тростникового сахара, противно пахнущие мускусом. Сверху лежало письмо на красной бумаге, необычайно любезного содержания, как это выяснилось при помощи переводчика Ли-Пи-Ти:

«Ваше высокопревосходительство!

С особым удовольствием узнал я о Вашем пребывании в этом городе, который после Вашего приезда стал ми­лым и незабываемым, так как улицы этого города озаряет Ваше присутствие. Беру на себя смелость про­сить о величайшей чести в моей жизни — беседе с Вами с глазу на глаз. Прошу Вашего разрешения. Судьба моя в Ваших руках. Каково бы ни было Ваше решение, ответ Ваш навсегда останется для меня бесценнейшей драго­ценностью. Прошу простить мою смелость и желаю выс­шего и совершенного счастья.

Хуан-Хунь».

— Не верьте китайцам,— сказал переводчик, когда я продиктовал ответ в том смысле, что меня очень радует честь увидеть г-на Хуан-Хуня с глазу на глаз. — Китайцы, — продолжал кореец, уходя, — дай-дзар- дичжу; по-русски — «супоросые свиньи».

Господин Хуан-Хунь говорил довольно хорошо по-русски и на мой вопрос, почему писал мне по-китайски, ответил, что из желания сделать приятное, так как поду­мал, что я составляю коллекцию таких вещей. Находясь много лет тому назад в Москве по делу, связанному с торговлей чаем, он даже продавал торговые письма для коллекций.

Но пришел он по другому поводу. Визит его имеет целью просто обратить мое внимание на славную пароч­ку известных мошенников — Цзун-Ли-Иа-Мина, кото­рый выдает себя за китайского консула, и Гу-Цзяо-Чжа-на, выдающего себя за его секретаря. Чтоб мне было все ясно, я должен знать, что, когда Иркутск был еще под властью адмирала Колчака, эти негодяи присвоили на поставках риса для армии несколько миллионов и были осуждены на каторжные работы в Черемховских уголь­ных шахтах. После переворота они бежали с шахт и яви­лись в Иркутск как раз в тот момент, когда оттуда бежал китайский консул, у которого на совести была излишняя приверженность к покойному адмиралу. Оба сейчас же объявили, что принимают на себя консульские обязанно­сти, заказали печати — и дальше все пошло как по маслу.

— А какого вы мнения о Лу-И-Иао?—спросил я господина Хуан-Хуня.

— Прекрасный человек,— услышал я в ответ.— Честный, искренний. Жаждет стать совершенным, стремит­ся к правде.

Хуан-Хунь сердечно простился со мной, попросив разрешения прислать мне чаю, настоящего чаю из юж­ного Китая.

Когда он ушел, у меня, признаться, закружилась голова. Где же во всем этом высшая правда, ведущая к совершенству, как требует Будда, правда «чжен-си»?

Но в последующие дни голова моя закружилась еще сильнее. Сперва пришел некий Тоу-Му и обвинил г-на Хуан-Хуня в подделке кредитных билетов и других пре­ступлениях.

Господин Сьюн-Цзьянь объявил, что Сун-Фу — мер­завец, а китайский консул и его секретарь — самые почтенные люди, какие только существуют под солнцем. Господин Лао-По-Цза высказался в том смысле, что гос­подин Тоу-Му, Хуан-Хунь, китайский консул и его сек­ретарь, Лу-И-Иао и господин Сьюн-Цзьянь — величай­шие злодеи и изверги на свете. Благородным исключе­нием из всей колонии является господин полковник Сун-Фу, совершеннейший глашатай правды, человек не­запятнанной репутации.

Господин Фа-Дза представил господина Лао-По-Цза в весьма неблагоприятном свете, употребив целые чет­верть часа на перечисление его преступлений.

Господин Лао-Бин обвинил господина Фа-Дза в убий­стве собственных родителей и нескольких менее значи­тельных проступках.

Каждый день приносил новые разоблачения...

Полковник Сун-Фу получил из интендантства для своего полка две тысячи солдатских шинелей, две тысячи комплектов обмундирования и две тысячи пар сапог и поместил их на складе в Иннокентьевской. Третьего дня он пришел ко мне, и переводчик передал мне следующие его слова:

— Я счастлив снова увидеть вас, хотя предстаю пе­ ред вами, как шен-лин, существо, расплывающееся в сле­зах и печали. Я пришел не с наметками насчет культ­ просвета, фа-гхуан-цзяо-хуа, в моем полку. Сердце мое плачет, и брови мои отуманены скорбью. Стряслась беда, хо-хуань, стряслось величайшее несчастье, цза-нань. Злодеи ограбили мой склад в Иннокентьевской и похитили, проклятые дьяволы, две тысячи шинелей, две тысячи комплектов обмундирования и две тысячи пар сапог. Будь они прокляты!

И в знак печали полковник Сун-Фу стал вопить:

— Ку, ти-ку, ку-шен, ку-ку-ти-ку!

Я велел посадить его в главную караульню — для расследования. Следствием было установлено, что пол­ковник Сун-Фу организовал общество взаимного креди­та, которое и обчистило склад полка.

В этом обществе состояли все, которые перед тем по­бывали у меня. И господин Лу-И-Иао, и господин Хуан-Хунь, и господин Тоу-Му, и Сьюн-Цзьянь, Лао-По-Цза, Фа-Дза, и господин Лао-Бин.

Китайский консул с секретарем, достигшие совершен­ства господа Цзун-Ли-Иа-Мин и Гу-Цзяо-Чжан одол­жили для этого дела свой автомобиль, удовлетворив­шись всего двумя стами пятьюдесятью комплектами, ко­торые и были найдены у них на складе.