Чужой, посторонний, родной - [28]

Совсем недавно был уверен, что уж теперь-то он к кухонным проблемам не вернется — хватит, нагорбатился. Каждый должен заниматься своим делом: хозяйки — хозяйством, писатели — писательством. А он вон как вышло. Недаром говорят: не зарекайся.

Однако пока что хлопоты не доставляли Володе особых проблем. Все равно, пока Ирина была на работе, заниматься ему было решительно нечем: наблюдать не за кем, писать тоже не мог — ноутбук брать с собой не стал, дабы подопытная вмиг их с Витькой "невинную шалость" не вычислила, а на бумаге не писалось — слова казались искусственными, пресными.

Кто бы мог подумать, что обыкновенное, в принципе, зрелище способно вызвать в человеке такое умиление? Аришка обходилась без вилки: двумя крошечными ручками брала огромный распластанный кусище в желтоватой клярной одежке, и аккуратненько, держа его над тарелкой, чтоб ненароком не капнуть маслом на байковый халатик, впивалась в него мелкими зубками. При этом ее мордаха светилась таким искренним удовольствием, что Володя не мог сдержать улыбки.

Доев второй кусок, девочка вспомнила про маму:

— А мама будет р-ррыбку?

Владимиру стало стыдно. Ребенок переживает за мать, а ему, взрослому мужику, все равно? Да пусть она хоть трижды стерва — Аришка-то тут причем? Она не виновата, что ей досталась такая мать. И демонстрировать лишний раз, что у окружающих очень непростые отношения с ее матерью, было бы слишком жестоко.

— Давай спросим, — заговорщицки подмигнул он племяннице. — Мама, ты будешь кушать…

— Р-ррыбку! — прорычала Аришка, включаясь в игру.

Из спальни донеслось сдержанное:

— Спасибо, я не хочу.

Владимир мог злиться на нее сколько угодно. За то, что морит голодом ребенка, за то, что выгнала из дому Витьку. В конце концов, за то, что дом его отца и деда, дом, где прошло его детство, достанется этой бездушной женщине. Однако, услышав ее холодный ответ, он вдруг отчетливо понял, что все это — поза, что на самом деле она голодна до чертиков, что ее буквально сводит с ума этот запах, что желудок сворачивается от голода, урча и негодуя. И жалко стало дурочку, хоть и отдавал себе отчет, что только она сама во всем была виновата.

— А рыба, между прочим, вкусная, — сказал он, ни к кому не обращаясь, но достаточно громко, чтобы Ирина могла услышать его.

Аришка с готовностью подхватила:

— Мам, очень-очень вкусная! Иди, я тебе оставила!

От готовности ребенка поделиться последним куском у Володи ком встал в горле.

— Аришка, там на всех хватит — целая кастрюля, так что ты ешь давай, ешь.

И отвернулся, опасаясь, как бы девочка не заметила в его глазах чего-то, что замечать ей было не положено. Пусть она еще слишком мала, но это не могло помешать ей быть не по годам проницательной. Едва справившись с собой, он прикрикнул строго:

— В конце концов, сколько тебя можно звать?! Ужин стынет.

Почему-то поймал себя на мысли, что ему хочется устроить разнос чужой женщине. Хотелось объяснить ей, как она, мягко говоря, неправа во всех отношениях. Едва сдержал себя.

Через бесконечно долгую минуту Ирина выплыла из спальни. Все с тем же безликим хвостиком, бледная от усталости — или от голода? В стареньких джинсах с до белизны вытертыми коленками, в растянутом свитере с закатанными почти до самого локтя рукавами. Жалкая, несчастная. И Владимир впервые засомневался: да какая ж она стерва? Так, неустроенная баба, почти уже безмужичная, правда, сама этого пока еще не понимает. Обыкновенная дура.

Скромно присев на табуретку, Ира не осмеливалась прикоснуться к кастрюльке с рыбой. Володя едва не крякнул от разочарования: ему для сюжета нужна была настоящая стерва, чтоб ни минуты спокойной, чтоб ежесекундно хотелось собственноручно перерезать ей глотку. А что ему Витька подсунул? Простую, неуверенную в себе молодую мамашу, не умеющую обеспечить родную дочь всем необходимым. Горе луковое, а не стерва. Такая не то что ребенка, она себя-то не прокормит.

С трудом скрывая досаду, положил в ее тарелку несколько кусков, побольше: сама б наверняка самый маленький взяла, и сидела бы над ним целый вечер, мусоля. С ума сойти — скромничать перед собственным мужем! И это — стерва?

— Пап, а Мар-ррина Алексеевна сказала, что акилевр-рров не бывает. Ты меня обманул?

Блестящие глазенки-вишенки смотрели на Владимира с таким укором, что у него аж сердце екнуло. Ну как было признаться ребенку, что он пошутил?

— А я говорю — бывают. Правда, мама?

Вопросительно взглянув на него, Ирина неуверенно кивнула.

— Но я же тебе говорил — это очень-очень редкий зверь, поэтому, наверное, Марина Алексеевна сама о нем ничего не знает. Он водится в джунглях Амазонки, далеко-далеко от людей. А если туда кто и добирался, если кто-то видел его, то очень немногим удалось спастись: акилевр — самый страшный зверь на земле, — голос его стал таинственным и грозным. Словно бы стараясь усилить впечатление на доверчивого ребенка, Володя сдвинул брови. И вдруг резко перейдя на обычный тон, добавил почти весело: — Вот потому-то про него мало кто знает. Но те, кто хоть однажды услышал, как страшно он ыкает, больше никогда не сунутся в джунгли Амазонки. А ты? Поедем в джунгли?