Чужой для всех. Книга 2 - [2]

Когда ракета стала гаснуть, оставляя за собой длинные тени фортификационных сооружений, ночное безмолвие разорвалось яростной стрельбой. Опомнившись, с немецкой стороны длинными, шелестящими очередями ударил станковый пулемет. Огненные трассы с воем устремились вперед, к воронкам, откуда был сделан выстрел. Раскаленные жучки, смертельной косой, срезали желтые головки одуванчиков, сочную майскую траву. Не найдя ничего более серьезного в зоне поражения, раздирая дерн, зарывались в землю. Русские передовые траншеи молчали, хотя и оттуда засекли одиноко взметнувшуюся ракету с нейтральной полосы...

Франц Ольбрихт очнулся. В тот момент, когда взлетела ракета, дрогнули веки, открылись глаза. Еще не осознавая где он, и что с ним происходит,Франц увидел звезды. Яркие мерцающие звезды. Они манили и звали к себе. Вдруг одна звезда, такая красивая и близкая, рассыпалась на миллионы искр и стала падать прямо на него. Зрачки глаз расширились от ужаса. Он хотел закричать, но не было голоса. Хотел отползти, но не было сил. Раскаленные протуберанцы, достигнув земли, стали насквозь прожигать тело. Особенно сильно горели ноги. Кожа шипела, вздувалась, лопалась, превращаясь в струпья. Пламя быстро охватила всю его сущность.

Франц весь полыхал, но боли не чувствовал. Только когда звезда стала гаснуть, появилась нестерпимая боль в голове. — Дуг — дуг — дуг — дуг,— отдавалось в висках. — Дуг — дуг — дуг — дуг, — кто-то бил его по черепу. Но от этих ударов голова не раскалывалась, а только наливалась свинцом.

-Какая невыносимая боль, — мысли самопроизвольно, помимо ослабевшей воли, сознания потекли к другу. — Кто меня бьет по мозгам?

— Франц, опомнись, — заработал нейронный передатчик. — Я мозги тебе прочищаю, но не калечу. Это наши гренадеры стреляют. Они словно трусливые зайцы боятся ночи. А что ночь боятся? Ночь — подружка разведчика. Кстати, она скоро уступит место утренней заре. Надо спешить. Приходи быстрее в себя, поползем вперед. Это мой совет, Франц.

Ольбрихт молчал.

— Прошу, не вздумай голову подставлять в третий раз, — продолжил Клаус,— она не выдержит больше перегрузок, расколется как орех. Мне будет жаль расстаться с тобой, не простившись. — Ты понял меня?

Франц молчал. Он не понимал, что требует от него Клаус. Его сознание было размытым. Его взор был устремлен в вечность. Редкие звезды, прорвавшиеся через сплошные облака, тускло мерцали, звали к себе,— иди к нам, Франц. Иди,— но в этот раз от них веяло вселенским холодом и пустотой. К горлу незаметно подкатывалась тошнота. По коже побежали мурашки, знобило. Он попробовал подняться, чтобы согреться, от бессилия застонал...

-Господин гауптман! Господин гауптман! — кто-то возбужденно тряс за плечо. — Вы живой? Слава богу. Я подумал, вы умерли. Это такая радость для меня, — захлебываясь восклицал человек. — Теперь мы выберемся отсюда. Мне с вами не страшно. Такая радость, что вы очнулись. Господин гауптман!

-Кто ты? — рассеянно, но пытаясь, сконцентрировать свое внимание на склонившейся некрупной тени в черном комбинезоне, отозвался, чуть шевеля язык, Франц. Он не узнавал стоявшего на коленях человека. Хотя голос ему показался очень знакомым и близким.

-Это я! — еще смелее воскликнул человек. — Я, господин гауптман! Я, ефрейтор Криволапов.

-Криволапоф? Панцершютце Криволапоф?— Франц удивленно провел дрожащей рукой по лицу солдата. Заросшие впалые щеки, небольшой нос, глаза, горящие, словно угли, несмотря на темень, улыбка до ушей, — все это сразу напомнило русского чубастого танкиста.— Кривроапоф, рад, что ты сейчас со мной.

-Да это я, господин гауптман!

Франц вновь сделал попытку приподняться.

-Вы лежите, лежите, не вставайте, — запротестовал охрипшим голосом ефрейтор. У вас жар. Вы горите!

-Мне холодно, Криволапоф, а ноги горят.

-У вас высокая температура. Вас лихорадит. Одну минуту. У меня есть лекарства. Я запасливый.

Криволапов суетливо, вечно в ссадинах пальцами, достал с внутреннего кармана брюк маленькую металлическую коробочку и, вынув из нее наугад две обезболивающих таблетки, вложил их в рот Ольбрихту. — Скоро вам будет лучше. Вот запейте.

Солдатская алюминиевая фляжка прикоснулась к запекшимся воспаленным губам немецкого офицера. Стуча зубами о металл, тот сделал несколько жадных, вожделенных глотков холодной, пахнущей тиной жидкости.

— Спасибо, гефрайтер,— отдышавшись, произнес Франц. — Я никогда не пил такой вкусной воды. Откуда она?

Криволапов улыбался от счастья. Он угодил командиру. Ему была приятна его похвала. — Эту воду я успел набрать из колодца там, в поселке у дома с липами, куда вы заходили. Я ее для вас берег. Вот и пригодилась. Я рад, что она вам понравилась. Скоро температура у вас спадет.

-Спасибо, — еще раз с глубоким вздохом поблагодарил Франц своего подчиненного и прикрыл глаза....

'Солдат прав, у меня действительно высокая температура. Лицо горит, а всего знобит. И жжет сильно в правой ноге. Видимо касательное ранение. От того и температура. Сколько же часов я был в беспамятстве? Где я нахожусь? Как я попал в эту яму? Это, кажется воронка от снаряда. Но что-то я должен знать и помнить?'. Его мысли медленно стали приводится в порядок. Вдруг он явственно увидел меркнущие глаза Веры. Ее бледно— серое лицо, окровавленные губы и еле слышимые слова: 'Златовласка твоя дочь, Францик!'. И тут же появились жесткие, глаза брата Веры. Они безбоязненно и зло смотрели в отверстие направленного на них пистолета... 'Я же хотел застрелить этого негодяя! Но, что-то мне помешало... Да мне помешала девочка. Маленькая, беззащитная девочка, как оказалась моя дочь, крепко прижималась к груди Михаила и дрожала от страха. И здесь вспышка, обвальный разрыв... и все...'.