Чужое место - [2]

– Алик, отвернись!

– А может, не надо? – предположил я. – Давай еще немного поработаем, а потом одевайся на здоровье и можешь не спешить.

Рита хихикнула. Она уже поняла, зачем неподалеку от кровати висит большое зеркало, но против не была. Главное, приличия соблюдены! Муж отвернулся, а про то, что так ему все видно даже лучше, в правилах ничего не сказано, и значит, можно одеваться неторопливо, в процессе чего принимать весьма интригующие позы.

В общем, утро немного затянулось, и вспомнить, чем таким особенным сегодняшний день отличается от всех прочих, удалось только за завтраком.

Отличие было довольно существенным – сегодня мне исполнялось девяносто лет. Мне – это имеется в виду не только Алику Романову, но и Сан Санычу Смолянинову вместе с ним. Шестьдесят восемь с половиной лет там, двадцать один с половиной года здесь – в сумме как раз получается круглая цифра. Правда, не такая, как будет через десять лет, но до той еще дожить надо, и не факт, что получится, а до этой вроде уже получилось.

Надо сказать, что все лично знакомые мне императоры тратили на управление государством значительно больше времени, чем я. Мой распорядок скорее напоминал тот, что был у Николая Второго в той истории, про которую я только читал. То есть с десяти утра и до двух – это максимум, но столь загруженные дни случались не так уж часто.

Вот только свободное время я проводил не так, как Николай в том варианте своей жизни. Я не торчал все время около жениной юбки, почти не принимал родственников и уж тем более не шастал к ним в гости, не бегал по парку с фотоаппаратом, не охотился на оленей и не стрелял ворон. Потому как тратить очень дорогое время на всякую ерунду я не любил еще в прошлой жизни. И уж тем более не собирался начинать в этой.

Доклады министров теперь принимались в письменном виде, за исключением четверых: Вышнеградского, Витте, военного министра Ванновского и председателя комитета министров Бунге. Все остальные представляли свои отчеты в виде красиво оформленного документа. Я брал бумаги, благодарил очередного министра за усердие, а сразу после его ухода ко мне заходил кто-нибудь из секретариата и забирал доклад.

На следующий день его мне приносил Бунге. Первым делом я смотрел в правый нижний угол последнего листа, где оставлял краткую резолюцию глава моего секретариата Столыпин. Обычно там красовалось нечто вроде «С/Б 90», что означало «словоблудие на девяносто процентов». После чего поднимал взгляд, и Николай Христианович в нескольких предложениях пересказывал мне то, что, по его и Столыпина мнению, словоблудием не являлось.

То, что в результате текущее управление империей на самом деле осуществляли эти двое, меня волновало не очень. Во-первых, скоро управляющих станет существенно больше, это пока, в переходный период, их так мало. Во-вторых, я был убежден, что император вообще текучкой заниматься не должен. И не только потому, что это не царское дело. Главная причина – дела нужно поручать специалистам, работающим по заранее утвержденному алгоритму. А самодержец должен вмешиваться только тогда, когда задача, подлежащая решению, за рамки этого самого алгоритма выходит. Ну или в тех случаях, про которые Николай Первый как-то сказал: «Кроме закона должна быть еще и справедливость».

Так вот, после обеда я был более или менее свободен и мог заниматься тем, что считал наиболее важным. Здесь немалое место занимали вопросы личной безопасности.

Все оперативные работники канцелярии, или, точнее, «канцелярии», в поте лица наблюдали за революционерами. Причем как это у меня хватило ума не пытаться привлечь на свою сторону Владимира Ульянова! А ведь была такая мысль. И что бы я теперь делал, если только на пригляд за одним Морозовым, то есть теперь уже Кориным, были постоянно задействованы четыре человека? Да еще двоих-троих приходилось привлекать от случая к случаю. А вы что думали – человека, вполне заслуженно получившего пожизненный срок, после помилования можно оставить без плотного присмотра, несмотря на то, что его воззрения изменились? Это, дорогие мои, будет идеализм. Или, если по-простому, то дурость. Так вот, еще и Ульянова моя служба просто не потянула бы. Ей и без него хватало дел с теми, кто сейчас был действительно опасен. Причем это были не только революционеры, но и жандармы.

Насколько я себе представлял текущую обстановку, никто из великих князей, желающих лицезреть на троне вовсе не меня, а совсем даже Георгия, не обладал достаточной решительностью, чтобы самому возглавить заговор. Это были, мягко говоря, далеко не декабристы и даже не братья Орловы. Но вот с одобрением отнестись к тому, что всю работу за них сделает кто-то другой, они вполне могли. И почему бы тогда каким-нибудь карьеристам из жандармерии или даже гвардии не подсуетиться в расчете на будущие милости? Тем более что и англичанам я не больно-то приглянулся, да и французам тоже, а это означает, что у заговорщиков, коли уж они появятся, финансовых затруднений точно не будет.

Среди жандармов лично на меня пока работали только начальники московского и питерского охранных отделений. И если Бердяеву я верил, несмотря на то, что отношения между нами более походили на стандартные служебные, нежели на что-то более дружеское, то Секеринскому, с которым вроде как приятельствовал, – не очень. И не потому, что к этому меня склонили какие-либо подозрения или даже факты, а просто так. Вообще-то «просто так» – это на самом деле довольно весомый довод, но тут было еще одно соображение.