Чужие грехи - [11]

— Да, я никогда въ этомъ не былъ увѣренъ и, можетъ быть, потому никогда не чувствовалъ особенно сильной привязанности къ нимъ. Какой то тайный инстинктъ уже и прежде, когда я ничего еще не зналъ навѣрное, подсказывалъ мнѣ, что это не мои дѣти, что это только живыя свидѣтельства моего позора. Кромѣ того вызнаете, что у меня есть служебныя обязанности, занятія я не могъ слѣдить за воспитаніемъ этихъ дѣтей; и каждый день мнѣ приходилось подмѣчать въ нихъ несимпатичныя мнѣ черты, привитыя къ нимъ ихъ матерью. Я видѣлъ, что изъ нихъ дѣлаютъ не людей нашего круга, а какихъ то маленькихъ мѣщанъ съ дурными вкусами, съ дурными привычками, съ дурными наклонностями. Нечего и говорить, что дѣти были не виноваты, но вы знаете, что я раздражителенъ, что мой характеръ неровенъ, и потому поймете, что ихъ недостатки еще болѣе отталкивали меня отъ нихъ, разрывали между нами цѣлую пропасть.

По мѣрѣ того, какъ говорилъ племянникъ, голова старухи опускалась все ниже и ниже, выраженіе ея лица сдѣлалось необыкновенно грустнымъ, изъ ея груди вылетѣлъ чуть слышный вздохъ. Племянникъ предсталъ теперь передъ нею въ какомъ то новомъ свѣтѣ. Владиміръ Аркадьевичъ смутно угадывалъ, что онъ начинаетъ размягчать сердце старухи, что она начинаетъ склоняться на его сторону.

— Да, ma tante, я пережилъ страшные годы, продолжалъ онъ, все болѣе и болѣе увлекаясь своей Іереміадой. — Я жилъ въ семьѣ и не имѣлъ семьи, я имѣлъ дѣтей и не могъ назвать себя въ душѣ ихъ отцомъ. Можетъ быть, въ то время, когда я называлъ ихъ своими дѣтьми, кто нибудь другой смѣялся надо мною въ душѣ презрительнымъ смѣхомъ. Я, наконецъ, былъ брошенъ женою и у меня на рукахъ остались эти дѣти, отцомъ которыхъ я не могу считать себя, которыхъ я не могу искренно любить, которыя вѣчно — вѣчно будутъ мнѣ напоминать только о прошлыхъ неудачахъ, о моемъ дозорѣ, о втоптанной въ грязь фамильной чести, о моей погубленной молодости.

Старуха угрюмо отвернулась: на ея глазахъ были слезы.

— Бѣдныя, бѣдныя дѣти! прошептала она едва слышно, качая головой.

Владиміръ Аркадьевичъ нѣсколько изумился этому тихому, какъ вздохъ, восклицанію. Но въ то же время онъ былъ радъ возможности словить тетку на словѣ.

— Вы ихъ оставите у себя? сказалъ онъ мягко.

— Да, да, разсѣянно отвѣтила она, что-то соображая.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжали совсѣмъ раскраснѣвшіяся дѣти. Они успѣли позавтракать и побѣгать въ саду и нѣсколько отдохнули отъ тяжелыхъ впечатлѣній, утѣшились на свободѣ, среди природы, среди цвѣтовъ. Ихъ лица разгорѣлись и были веселы. Вслѣдъ за ними на порогѣ гостиной появилась худощавая фигура Софьи и сухое лицо этой старой дѣвы улыбалось простой, добродушной улыбкой. Было видно, что она уже вполнѣ завоевала расположеніе маленькихъ гостей.

— Папа, папа, смотри какихъ мы цвѣтовъ нарвали! закричали они, показывая отцу нарванные ими въ саду цвѣты.

— Кто вамъ позволилъ? сказалъ строго отецъ. — Цвѣты посажены вовсе не для того, чтобы ихъ обрывали. И на что вы похожи: что за глупыя украшенія? обратился онъ къ дочери, натыкавшей себѣ въ волосы цвѣтовъ. — А ты грязнѣе уличнаго мальчишки! крикнулъ онъ на сына, успѣвшаго выпачкать свои панталончики. — Если вы будете и здѣсь вести себя такъ, то…

Олимпіада Платоновна во весь ростъ поднялась съ мѣста:

— Соня, погуляй еще съ дѣтьми! обратилась она къ своей горничной и прибавила ласково дѣтямъ:- Играйте, играйте тамъ!

Испуганныя окрикомъ отца дѣти обрадовалися возможности снова скрыться отъ него и попятились къ добродушной служанкѣ, взявшей ихъ за руки. Скоро они исчезли за дверью. Олимпіада Платоновна смотрѣла, какъ они удалялись и не трогалась съ мѣста, не произносила ни слова. Наконецъ, когда она снова осталась съ глазу на глазъ съ племянникомъ, она обратила къ нему совсѣмъ суровое, холодное лицо.

— Я надѣюсь, что ты, по крайней мѣрѣ, поторопишься уѣхать, сухо произнесла она.

Онъ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на нее.

— Я думаю, что съ нихъ довольно несчастія быть твоими дѣтьми и не для чего дѣлать ихъ еще насчастнѣе, заставляя ихъ оставаться съ тобою, рѣзко сказала она.

— Ma tante! воскликнулъ Владиміръ Аркадьевичъ и въ его голосѣ послышались рѣзкія ноты гнѣва.

Она окинула его глазами и холодно перебила его:

— Я прежде считала тебя, по крайней мѣрѣ, настолько порядочнымъ человѣкомъ, что не предполагала въ тебѣ способности мстить дѣтямъ за мать…

Онъ закусилъ губы отъ безсильнаго бѣшенства и хотѣлъ что то сказать, но старуха сдѣлала уже шагъ, чтобы удалиться, и на ходу съ холоднымъ презрѣніемъ сказала ему:

— Я ихъ оставляю — чего же тебѣ еще нужно?

Не прощаясь, не протягивая ему руки, не взглянувъ на него, она медленно, переваливаясь съ боку на бокъ, заплетая ногами и путаясь въ платьѣ, ворча что-то себѣ подъ носъ, направилась вонъ изъ гостиной, сопровождаемая яростными взглядами уничтоженнаго и оскорбленнаго Хрюмина.

III

Въ одной изъ комнатъ въ Сансуси давно уже постоянно были спущены толстыя шелковыя занавѣси у оконъ. Въ этой комнатѣ царствовала по цѣломъ днямъ полнѣйшая тишина. Если кто и проходилъ въ ней, то его шаги были неслышны на мягкомъ коврѣ, застилавшемъ весь полъ. У одной изъ стѣнъ стояла большая старинная кровать съ бѣлыми кисейными занавѣсями. На этой постели лежалъ маленькій больной ребенокъ. Наступала ночь, не онъ еще не слалъ. Въ полумракѣ, озаренномъ только небольшою лампою съ синимъ абажуромъ, едва можно было разглядѣть его исхудалое, блѣдное личико. Это былъ Евгеній Хрюминъ, едва начинавшій оправляться послѣ тяжелой простуды.