Чужая земля - [100]

Джафар выглядел совершенно безобидно. Обычный лысоватый, чисто выбритый мужик средних лет в камуфляже без знаков различия. Он не считал бороду обязательной, как это предписано мусульманам — и потому не носил ни усов, ни бороды. На его камуфляже не было никаких наград. Тем не менее — это был едва ли не самый авторитетный полевой командир, как в Халифате, так и в Имамате. Когда люди выбирают, с кем идти в бой — они смотрят не степень командира по фикху. А Джафар — был известен тем, что почти не терял людей и всегда добивался успеха…

Вот такие вот люди — предстали на крыше перед представителями Ордена, чтобы донести свою правду и правду тех, кого они представляют.

Солнце, наконец, зашло — и шейх Азам прочитал азан, призывая правоверных на молитву. И шейх и Джафар — совершили вуду, ритуальное омовение, после чего совершили намаз аль-Магриб, намаз, положенный к совершению при заходе солнца. При этом — если шейх совершил полный намаз, прочитав три обязательных и два желательных ракаата — то Джафар ограничился двумя ракатами, показывая тем самым, что относит себя к ваххабитам. Мода читать намаз в два ракаата возникла совсем недавно, ее придерживалась в основном молодежь, которой дай волю — и весь их намаз будет состоять из слов «Аллах Акбар». Шейхи традиционной школы выступали против намаза в два раката, называя совершающих его бидаатчиками[127] — и совершив намаз в два ракаата, Джафар бросил тем самым шейху вызов.

Поскольку представители ордена были судьями — они и должны были вести суд. Джеффрис не первый раз был в Мекке, участвовал во всяком. Но даже ему стало не по себе, когда он подумал, что эти двое — только верхушка айсберга, а внизу, в отеле, ждут решения десятки боевиков, за каждым из которых собственное кладбище. И если решение их не устроит…

— Пусть выскажется первым уважаемый Шейх — сказал Джеффрис.

Шейх, перед тем как говорить — провел ладонями по лицу, совершая ритуальное омовение.

— Горе нам, горе всем правоверным — начал он, ибо гьиба[128] поселилась среди нас, джихад забыт и брошен, а каждый, не опасаясь Аллаха, и гнева его набивает карманы деньгами, меняя спасение в Судный день, на ревущий огонь Рва. Бидаатчики и фитначи искажают Шариат и вводят свои правила, как надо поклоняться Аллаху. Нечестивые — безнаказанно творят намиму[129], разделяя умму и внося в нее гибельный раскол. И это в то время, как враги ислама сильны как никогда! Наши друзья, неверные — не знающие Шариата и не слышавшие живительного Слова — призывают нам объединиться во имя Аллаха и нести священный джихад на земли неверных — а что делаем мы, несчастные? Вместо того, чтобы сплотиться — мы ищем розни! Разве не сказано «Если люди начнут призывать друг на друга своими племенами, то бейте их мечом, пока они не начнут призывать друг друга Аллахом!»[130] А что делают наши чеченские братья? Они впадают в грех асабии,[131] они делают асабийю, они говорят на языке проклятых русистов — в то время как этот язык для правоверного хуже лая собаки. Они не пропускают воинов Аллаха к русистам с тем, чтоб те могли сделать Джихад Аллаха на их земле! Как они не боятся предстать перед Аллахом!? Как они не боятся его гнева?

На этой патетической ноте шейх кончил свое выступление.

— С вашим изрядным весом, эфенди… вы вряд ли сможете ударить кого-то мечом… — заметил Джафар.

— Как ты смеешь! — шейх задохнулся от гнева, вызванного дерзким ответом. Он и впрямь… несколько поправился за последнее время.

— Вам есть что ответить, господин Джафар? — спросил Джеффрис.

— Да, мне есть что ответить… Мне непонятно, как могут считать себя воинами Аллаха те, кто наносят удар — и трусливо прячутся. Как могут считать себя воинами Аллаха те, кто предают мечу неверных тех, кого они лицемерно называют своими братьями? Или было введено такое новшество? В таком случае, может быть, это — бидаа?

Шейх прохрипел что-то на языке, который не был ведом ни одному из собеседников. Вероятно — ругательство.

— Не далее как шестнадцать дней тому назад те, кто называет себя «батальоном мучеников во имя Аллаха» — бросили свои позиции и бежали. Это обошлось мне в восемьдесят семь человек, которые встретились с Аллахом намного раньше, чем я на то рассчитывал.

Шейх ничего не ответил.

— А как быть с тем, что еще несколько «воинов Джихада» находясь на обучении в горном лагере «Аль-фатх»[132] изнасиловали местную, а потом открыли огонь по членам ее семьи, когда те пришли разобраться? Это гьиба? Моим амирам становится все труднее и труднее разъяснять это местным, они хотят кровь за кровь…

Джеффрис поднял руку.

— А как быть с тем — продолжил Джафар — что одному из амиров, который на самом деле не амир, а шакал, забывший имя, данное отцом и взявший имя Абу-Идрис — как быть с тем, что вы посулили ему несколько миллионов из тех денег, которыми набиты ваши карманы — за то, что он убьет меня и членов Шуры?

Джеффрис лишился дара речи. В сущности — суд был не более чем спектаклем, идиотским спектаклем для дикарей, которые не признавали цивилизованных методов переговоров и достижения договоренностей. Орден был отнюдь не беспристрастен, ему нужно было, чтобы давление на границы русских не только продолжалось, но и нарастало. Джафар и люди Шуры, созданного чеченскими, узбекскими и другими полевыми командирами Совета управления — мешали этому, значит, суд должен был стать последним им предупреждением и подтверждением неправильности их действий. Но Джафар — все перевернул с ног на голову.