Чужая - [37]

Я трогаю воду и она расходится кругами…мне кажется, что там, в водной глади, позади меня не березы, а темно-сиреневые обои, картины и смотрю я в зеркало, а не в воду.

Изо дня в день меня преследуют мысли, что я знаю и иные звуки. Те звуки, которых не должно быть здесь, несуществующие в природе. Я знаю языки, которых никогда не слышала…Я вижу лица. Они приходят ко мне во сне. Особенно часто я вижу ЕГО лицо. Я не знаю, кто это, но этот человек красив как дьявол. Хотя, я даже не уверена, что он человек, а еще…я знаю, что люблю его.

Люблю с тех пор, как помню саму себя. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Ведь я раньше никогда его не видела. Он живет только в моих мечтах. У него удивительные карие глаза, бархатные и глубокие как омут. У него смуглая кожа и черные волосы. Его голос очень низкий и он всегда тихо разговаривает, но от этого звука по коже идут мурашки.

Меня постоянно преследуют мысли, что все это уже было. Эта река, это шуршание листвы…и что еще хуже, мне кажется, я знаю, что будет завтра. Я вижу, как горит в пламени моя деревня, вижу обугленные трупы моей семьи.

Вижу повсюду смерть.

Я хочу рассказать им об этом и не могу произнести ни звука. Я рисую…все самое страшное я переношу углем на холст и на клочки бумаги. А ведь я умела раньше говорить, я даже знаю, как звучит мой голос, я помню песни, которые пела сама, и которые пели мне. Это был мужчина…он очень похож на меня, или я на него. Кто он мне? Почему все эти люди в деревне называют меня Чужая и боятся меня?

Их всех пугают мои рисунки… они вещие. В деревне меня считают ведьмой. Люди боятся, осеняют себя крестным знамением, когда я прохожу мимо них. Недавно сына мельника сожрала стая волков…а накануне я нарисовала человека, которого огромные чудовища разрывали на части. Люди сказали, что это я призвала хищников к деревне, накликала беду, потому что я ведьма.

Мне страшно, что, рано или поздно, они все возненавидят меня и причинят вред моей семье.

— Анна, беги. Беги. Беги!

Я оборачиваюсь, и ветер швыряет волосы мне в лицо. Вдалеке, в вечерних сумерках, на меня надвигаются люди, и у них в руках факелы. Много факелов. Я знаю, что они идут за мной.

Я подхватываю длинную мокрую юбку и бегу что есть сил. В босые ноги впиваются колючки, ветки царапают лицо, цепляются и рвут на мне одежду. Я слышу голоса все ближе, люди орут wiedźma*1, они размахивают ножами, кольями, вилами. Меня загоняют как животное, в чащу леса.

Нет, это не моя деревня полыхает в пламени…это я полыхаю, на костре. Они сожгут меня на рассвете. Это мое тело будут лизать языки пламени…Люди не простят мне, что я чужая.

Они бросили меня в глубокую яму и присыпали ее ветками ели. Старый колодец, все еще сырой, с влажными стенами и грязью под ногами. Здесь держат приговорённых к смерти. Много лет назад мне рассказывали об этом, к колодцу боялись приближаться, люди верили, что призраки казнённых преступников бродят здесь по ночам. Я посмотрела наверх и увидела сквозь ветви звездное небо. Сколько часов осталось до рассвета? Они уже принесли ветки и хворост? Установили столб? Меня будут судить? Или сожгут просто так?

Я присела на сырую землю и обхватила колени руками. Мне очень страшно, так страшно, как никогда еще не было за всю мою странную жизнь. Я смутно помню, как появилась в деревне. Обрывочно, кусками. Помню лес, дикий холод, вой волков и снег на моем лице. Помню людей с факелами и их голоса. Кто-то кричал не приближаться ко мне. Потом я проснулась в доме, полном людей, мне принесли тарелку супа с куском хлеба, а когда я попыталась заговорить, то поняла, что не могу произнести ни слова. Я только знала, что здесь меня быть не должно, что я была до этого совсем в другом мире…или сошла с ума. Потому что сейчас я нахожусь среди людей в странной одежде, говорящих на другом языке, но, тем не менее, я их понимала. Даже больше, именно сейчас я слышала свой родной язык, словно знала его всегда. Я помнила песни на польском.

Моя семья… они любили меня и приняли как родную. Мои неродные братья заботились обо мне. Шли годы, я привыкла к ним, я полюбила эту деревню, я забыла о том, как появилась здесь. Только люди так и не приняли меня, я слышала, как они шепчутся у меня за спиной. Как плачет Агнешка по ночам и говорит мужу, что нужно бы отвезти меня в город, подальше от деревни, не то заклюют. Видела, как братья приходят в рваных рубах и синяках, когда дерутся из-за меня с деревенскими. Я часто промывала ссадины Лешека после боев. Он не говорил, что дрался, потому что сын мельника поливал меня грязью после того, как Агнешка и Василий отказались выдать меня за него замуж. Точнее, я отказалась, а они передали это Патрику-мельнику. Жирному борову, старейшине деревни. Его сын, Джером, ему под стать: низкого роста, коренастый, светловолосый. Похож на кабана. Как представлю, что такой будет касаться меня своими короткими пальцами — и к горлу тошнота подступает. Я бы за Лешека вышла, если бы не было выбора. Он бы женился на мне. Я знаю. Только теперь никто мне не поможет, даже он. После того, как Джерома загрызли волки, а меня обвинили в колдовстве, мельник притащил в деревню священника и солдат. Я сбежала в лес, но они нашли меня. Им нужен был виноватый, жертва, кровопускание. Люди ожесточились из-за изнуряющей гражданской войны, голода, притеснений, постоянных налогов, уведенного скота и отобранного урожая. Священник обыскал наш дом вместе с военными и нашли те самые вещи, в которых я попала в дом к Агнешке и Василю. Их признали сатанинскими, дьявольскими ритуальными тряпками, мои рисунки изъяли как доказательства того, что я призывала злые силы, замышляя преступления. Агнешке и Василю пригрозили сжечь дом и расстрелять сыновей. Они бы не спасли меня, а я бы и не просила об этом. Я чужая для них. Пусть лучше помолятся за мою душу.