Чужая роль - [64]

Свадьбы, празднования бармицвы[31], пляж, горы, младенцы…

Элла вынесла все, улыбаясь, кивая и произнося все необходимые фразы, пока это, слава Богу, не закончилось.

— А как насчет вас?

— Что именно? — бросила она.

— Не хотите показать мне свои снимки?

Элла покачала головой.

— У меня их не так много.

Она не солгала. Когда они продали свой дом в Мичигане и переехали сюда, пришлось отправить на хранение кучу вещей: мебель и зимние пальто, десятки коробок с книгами и все фотографии — слишком больно было смотреть на них. Но, может быть…

— Погодите! — воскликнула Элла и, подойдя к чулану в спальне, принялась шарить за стопками белья и полотенец. Наконец пальцы наткнулись на старую сумку, в которой лежал простой белый конверт с несколькими снимками, сделанными «Полароидом». Элла вернулась в гостиную и выложила перед Льюисом всю стопку. Сверху лежал самый старый снимок. Она и Аира, стоящие под брызгами Ниагарского водопада, во время медового месяца. Льюис внимательно изучил фото, поднося его к лампе на пристенном столике.

— Кажется, что вы встревожены, — заметил он.

— Может, так оно и было, — пожала плечами Элла. Снимков было не так уж много. Аира, позирующий у таблички «Продано» перед их домом в Мичигане, Аира за рулем их первого нового автомобиля. Элла и Кэролайн. Сосед снял их в тот день, когда они приехали домой из роддома. На заднем фоне — Элла с чемоданчиком. У двери — Аира с трехдневной малышкой Кэролайн, завернутой в розовое одеяло и подозрительно поглядывающей в камеру.

— Моя дочь, — прошептала она, готовясь к неизбежному. — Кэролайн.

— Настоящая красавица, — похвалил Льюис.

— У нее были черные волосы. Шапка черных волос. И теперь мне кажется, что она проплакала без перерыва целый год.

На последних снимках были Кэролайн с отцом, в лодке, одетые в рыбачьи жилеты и одинаковые кепочки, и Кэролайн в день свадьбы. Стоящая рядом Элла поправляла складки ее фаты.

— В самом деле красавица, — повторил Льюис. Элла не ответила. Повисло молчание.

— Я очень долго не мог говорить о Шарле, — добавил он, — так что прекрасно вас понимаю. Но иногда неплохо поделиться с кем-то. Вспомнить минуты радости.

А были ли у нее минуты радости с Кэролайн? Элла помнила только сердечную боль, бесконечные тревожные бессонные ночи ожидания в темноте, когда скрипнет дверь или окно (если Кэролайн в очередной раз отчисляли из школы). И день, когда на обитой золотистым бархатом кушетке в гостиной стоял гроб, слишком узкий, чтобы туда мог поместиться человек. Ожидающий, когда ее дочь вернется домой.

— Она была… — начала Элла, — прекрасна. Высокая, с каштановыми волосами, изумительной кожей… такая живая. Смешная.

«Безумная», — прошептал внутренний голос.

— Душевнобольная, — произнесла она. — Маниакально-депрессивный психоз. Биполярность, как это называют сейчас. Мы все узнали, когда Кэролайн училась в средней школе. Было… несколько неприятных эпизодов.

Элла прикрыла глаза, вспомнив, как Кэролайн заперлась в спальне на три дня, она отказывалась есть и вопила через закрытую дверь, что в волосах завелись муравьи и не дают ей спать.

Льюис сочувственно покачал головой. Элла продолжала говорить. Слова лились безостановочным потоком, словно она слишком долго держала их в себе.

— Мы обращались к докторам. Ко всем, кому только можно. Они прописывали лекарства. Ей становилось легче, но мозг… уставал, что ли. Она твердила, что ей трудно думать.

Бедняжка пила литий, от него лицо превратилось в распухший белый блин, а пальцы вздулись словно перчатки в мультиках. Она зевала и клевала носом дни напролет.

— Иногда она соглашалась лечиться, иногда — нет, бывало, врала, будто принимает лекарства. Поступила в колледж, и все вроде шло хорошо, а потом… — Элла прерывисто вздохнула. — Вышла замуж, и, кажется, любила мужа. Родила двух дочерей. А в двадцать девять лет умерла.

— Что произошло? — мягко спросил Льюис.

— Автомобильная авария.

Что ж, так оно и было. Кэролайн вела машину. Машина разбилась. Кэролайн погибла. Но то, что случилось до этого, тоже было правдой: Элла осталась в стороне, когда следовало вмешаться. Уступила настойчивым просьбам дочери оставить ее в покое, позволить жить своей жизнью. Согласилась, испытывая смирение, грусть и огромное постыдное облегчение, в котором не смела признаться никому. Даже Аире. Она звонила Кэролайн каждую неделю, но навещала только дважды в год. Не желая признавать очевидное, создала благостную сказочку о дочери, живущей в ладу и согласии с мужем. Показывала друзьям снимки, как выигрышную взятку в покере: Кэролайн и Майкл. Кэролайн и Роуз. Кэролайн и Мэгги. Приятельницы охали и ахали, но только Элла знала истину: снимки выглядели нарядными, но настоящая жизнь Кэролайн была иной. Острыми зазубренными скалами, кроющимися под кудрявыми завитками волн. Черным льдом на тротуаре.

— Авария, — повторила Элла, словно Льюис допытывался о подробностях, потому что этого слова было вполне достаточно. И не стоило упоминать о письме, которое пришло сразу после похорон. Письмо было послано из Хартфорда в день гибели Кэролайн. Всего две строчки, написанные огромными, шатающимися буквами на разлинованном, вырванном из школьной тетрадки листке: