Чужая корона - [16]

— Понятно, — говорю.

— А если понятно, тогда чего стоишь как пень?

— А я и не стою! — говорю. — Я вот что делаю! — и х-ха! — его своей железной лопатой от правого плеча и наискось до пояса! Хруст по костям, ребра защелкали — лопата вся через него и в землю ш-шах!..

А он стоит, как и стоял. Ухмыляется! Только видно: чужинская свитка на нем, как я и говорил, от правого плеча наискосок до пояса порвана напрочь. Как саблей рубил!..

А толку что?! Он вдруг:

— Ой, ой! — кричит. — Ты что это, Демьян, мне весь наряд порвал? Да как же я теперь на люди покажусь! Ой, ой! — и так по голове себя, обеими руками по ушам, плясь!..

И исчез. Как будто его здесь и не было. А я стою пень пнем, моя лопата аж по самый черенок в землю вошла. Земля там мягкая, сырая, а я…

Раз, два рванул… А вырвать не могу. Вот до чего вдруг ослабел! Отпустил я лопату, пот со лба утер, осмотрелся…

А все мои хлопцы уже вокруг меня собрались. Стоят, молчат. Ох, недобро молчат! А тут еще Пилип вперед выходит, весь белый, даже губы белые, и злобно говорит:

— Ну что, Демьян, помог тебе пан Якуб?

Я молчу. А он свою лопату поднимает и дальше:

— Много ума теперь в тебе?

Я говорю:

— А на, попробуй!

Сам думаю — и хорошо, это быстро: лопатой — ш-шах!.. Но он, Пилип:

— Э! — говорит. — Я тоже не дурень!

И х-ха! — лопату в сторону отбросил. И в крик:

— Бей его, хлопцы! Меси!

Навалились они на меня. Ох, били они! Ох, месили! Руками, ногами, ногами! Били, душили, рвали! Ох-х!..

А после ничего не помню. Долго, наверное, лежал и ничего не чуял. Потом очнулся. Глаза открыл — а ничего не вижу! Все в крови. Чую, лежу ничком, а руки за спиной заломлены, завязаны. Раз, два рванул. Нет, чую, не порвать. Чую, они мне тем панским платком руки связали. Эх, думаю, так мне теперь лежать и лежать, покуда Цмок сюда не придет и меня не сожрет. А, думаю, пусть жрет. А хлопцы, думаю, уже ушли. Может, им повезло.

Вдруг чую, слышу по земле — кто-то ко мне подходит. Вот подошел, вот сел возле меня. Вот перевернул меня на спину. Вот мне лицо утер. И говорит:

— Демьян!

Я глаза открываю…

И вижу — это анжинер. Уже без окуляров. Веки свои змеиные закрывает, открывает, закрывает, открывает. Ухмыляется.

— Что, — говорит, — было тебе? Небось немало?

Я молчу. Он говорит:

— На Якуба ты не обижайся. Он все правильно делал и правильно тебя учил. Просто я его под руку сбил. А тебя крепко били, Демьян?

— Ничего, — говорю, — я привычный.

— И это правильно, — он говорит. — К такому надо привыкать. Тебя еще не так бить будут. А это — тьфу! Сейчас я тебя вылечу.

И так вот руки надо мной выставляет, вот так вот подержал — и, чую, мне все легче и легче становится. А вот совсем уже легко. Вот только руки за спиной завязаны, а так бы я его за горло — и задушил бы. Запросто! Но тут он говорит:

— Демьян, глаза закрой.

Я закрыл. Он говорит:

— Теперь открой.

Я открыл. А его уже нет. И руки у меня уже свободные. И ноги сильные. Я встал. Смотрю — а его нигде нет. Я к канаве подошел…

И вижу…

В ней шапки плавают. Я их сразу узнал. Даже не стал я их считать, и так понятно, что их там ровно восемнадцать. Что мне там было делать? Я и пошел.

Шел, шел, уже почти стемнело, я уже много прошел. Вижу, идет старый Савось из Клюковки, несет чего-то. Я говорю ему:

— Савось!

Он остановился, оглянулся. Признал меня.

— Ой, — говорит, — Демьян Грабарь! Живой!

— Да, — говорю, — а какой же еще.

А он:

— Ты куда это идешь такой страшный?

— В маёнток, — говорю, — до князя.

— Ты что надумал! — говорит. — Убили пана князя!

— Кто?

— Ты, кто еще.

— Я? Как? Когда?!

Тут он мне все и рассказал. И не пошел я в маёнток. Тут, с вами я. А что будет дальше, то только одному пану анжинеру известно.

Глава третья. НАЕЗД

Народ у нас темный и злобный. Особенно хлопы. Но и панство тоже хорошо! Короче говоря, и те и другие верят во всякую дрянь. А когда во что-нибудь сильно веришь, так оно потом обязательно случается. Вот взять того же Цмока. Лично я в Цмока не верю, хоть я его и видел. Потому что мало ли что может человеку привидеться. А эти верят. И накликали! Про хлопов я уже не говорю. Я первым делом говорю про пана Михала. Поверил Михал в Цмока — и ушел за ним в дрыгву. Потом его отец в Цмока поверил — и ему то же самое было, сгубил его Цмок. Потом еще много других от Цмока полегло. А я не верил! И только потому, что не верил, живым и остался.

Если все это по порядку рассказывать, так это было так. Время было обеденное, старый пан князь Сымон сидел у себя дома за столом. И было у него тогда именитых гостей, наверное, с десяток. Меня там тогда, правда, не было, но мне все это подробно рассказывали те, которые там были. Надежные, смелые люди. Вот, значит, они сидели за столом, выпивали, закусывали, вели общую беседу. Якуб, Сымонов каштелян, им прислуживал. Старый князь не любил, когда простые хлопы вокруг его стола крутятся, это правильно. И вот выпивали они. И вот Якуб еще раз им всем кубки наполнил,

князь Сымон встал и начал говорить про то, что вот, мол, он уже старый, было у него два сына, но, такая беда, одного сына, старшего, пуща забрала (а про Цмока ни словечком не обмолвился), а младший вообще неизвестно где, злые люди болтают, будто бы он, этот пан Юрий, давно лежит в чужой земле, но он, Сымон, в это не верит, и вот за это он и выпить бы хотел, и чтоб другие тоже бы за это выпили, и только он уже стал кубок подымать…