Чужая агония - [35]

В свое время мы с отцом часами обсуждали эти вопросы, и в конце концов решили, что я буду изучать гравитационные эффекты, а он займется электромагнитными воздействиями. Фортуна была всецело на его стороне. Ему впервые в мире удалось доказать, что мозговые потенциалы определенно зависят от колебаний магнитного поля Земли.

Проводя опыты сначала на обезьянах-капуцинах, а затем на людях, он наглядно продемонстрировал, что важнейший из биопотенциалов мозга — альфа-ритм — имеет частоту в пределах 6–8 колебаний в секунду — точно такую же, что и магнитное поле Земли. И мой отец был приглашен в Швецию для получения великолепной золотой медали и кругленькой суммы денег.

Я гордился своим отцом, гордился его выдающимися научными достижениями, и в то же время жутко завидовал ему. Я давно уже перестал задумываться о том, что послужило причиной моей зависти. Может быть, атмосфера безжалостной конкуренции, окружавшей буквально все, чем бы он ни занимался. Даже сейчас он стремился стать первым и втягивал меня в соревнование вопреки моей воле, как в лаборатории, так и в отношении моей семьи.

— Для гонки нужны как минимум двое, — вслух произнес я. — А я не собираюсь бежать.

Зазвонил телефон. Это был мой отец, находившийся в каких-то несчастных 50 футах дальше по коридору, но считавший себя слишком занятым для того, чтобы просто прийти и поговорить со мной. Я с трудом сдерживал раздражение в голосе.

— В чем дело? — спросил я.

— Я должен обсудить с тобой один чрезвычайно важный вопрос, — сказал он. — У меня есть также много чего показать тебе. Не смог бы ты уделить мне несколько минут?

Несколько минут? У меня была уйма времени.

— Сейчас у меня дел по горло, — сказал я, — но я зайду к тебе через полчаса.

Я склонился над столом и установил сигнал своих электрических часов на полчаса вперед. Отец мог снести многое, только не медлительность.

Я зашел в отцовский кабинет ровно через полчаса и уселся в очень удобное кожаное кресло, стоявшее напротив его письменного стола. Было жутко, порою даже обескураживающе наблюдать, насколько похожи были мы с отцом. За исключением седых волос и заскорузлой морщинистой кожи семидесятилетнего старика, он вполне мог сойти за моего брата. Он сидел, пуская клубы дыма из трубки. Густой приторный аромат его табака начал проникать во все углы комнаты. Я ненавидел этот запах с самого детства.

— Я хочу показать тебе кое-что, Джон, — сказал отец сквозь зубы, не вынимая трубки. Это также крайне раздражало меня. — Я бы очень хотел узнать твое мнение об этом, — сказал он.

— С каких пор мое мнение стало здесь что-нибудь значить?

Отец свирепо посмотрел на меня.

— К черту твою жалость к самому себе, — сказал он. — Мне нужна твоя научная интуиция, если она у тебя еще осталась. Я думаю о направлении времени.

Направление времени. Я ухмыльнулся, ничуть не беспокоясь о том, как на это отреагирует отец. Он всегда был озабочен этим вопросом, бог знает с каких пор. Это была навязчивая идея.

— Мы оба знаем, — произнес отец, в который раз излагая одно и то же, — что на микроскопическом уровне не существует приоритетного направления хода времени. С точки зрения уравнений движения абсолютно безразлично, движемся ли мы вперед или назад.

— Но это имеет значение на макроскопическом уровне, — возразил я, втягиваясь в разговор, несмотря на отвращение. — В конце концов, если бы вероятность течения времени вперед и назад была одинаковой, тогда существовала бы полная симметрия в формах и направлениях развития всех животных. Конечно, существует грубая, приблизительная симметрия, но она разваливается при ближайшем рассмотрении. Всем известно, что человеческое сердце и аорта не симметричны.

— Ты совершенно прав, — сказал отец, и я почувствовал прилив наслаждения, пробравший меня до печенок. Он еще энергичнее задымил своей трубкой, и его голова начала скрываться в огромных клубах голубого дыма. Это предвещало гораздо более длительный разговор.

— Все сводится к тому, что в малых масштабах, скажем, в масштабах земного шара, может и не быть макроскопической симметрии. Но на громадных просторах Вселенной все должно усредняться. Если у людей на Земле сердце и аорта ориентированы в одну сторону, то на некоей другой планете, где-нибудь в дальнем уголке Вселенной, у других людей сердце и аорта ориентированы в другую сторону.

— Мне это напоминает экстраполяцию рассуждении о частицах и античастицах, — заметил я.

— Совершенно верно, — сказал отец. — Я бы даже предположил, что раз мы на Земле стареем, то другие люди в другом месте молодеют с течением времени.

Я рассмеялся:

— И выходят из материнского чрева, неуклюжие, скрюченные, сморщенные и беззубые.

Отец положил свою трубку на стол.

— Ты довел мои рассуждения до полнейшего абсурда, — тихо произнес он.

Мне было приятно наблюдать, как злится отец, но при этом я чувствовал себя немного неловко.

— Прости меня, — сказал я, — но твои рассуждения, похоже, сводятся в конечном счете именно к этому.

Отец внезапно поднялся с места, вытряхивая трубку в огромную, украшенную рельефом серебряную пепельницу, подаренную ему служащими лаборатории, когда он стал Нобелевским лауреатом.