Чужаки - [42]

Больше всего Вовке было жаль Солиста. Его «калачи» — родители — договорились с комиссией отправить сына в спецшколу, потому что он не давал им жизни. По утрам сержанты-милиционеры заставляли его в «хохму» петь побудку: «С добрым утром, детприемник! Счастлив я в твоих стенах!»

Одного за другим пацанов начали увозить в спецшколу. Жору увезли в спецучилище, Оксанку-форточницу — в спецшколу для девчонок. А вскоре закончился срок и у Вовки, и за ним приехала воспитатель из интерната. Увидев ее в комнате инспекторов, Вовка услышал, как она заявила: «Все, миленький! Будешь сидеть под запором, пока мы тебе документы в спецшколу не справим», на что Вовка выкрикнул:

— Фиг вам! Все равно сбегу! Не хочу я у вас жить, не нравится!

Да и как ему могло понравиться, если воспитатели не могут разобраться в сложных отношениях между воспитанниками, и, если вместо помощи, кричат на него, а интернат ведь вспомогательный, где воспитатели должны быть более внимательными и терпимыми.

Я верю, многого могло бы не произойти, если бы в Вовке вовремя смогли разглядеть что-то хорошее, которое [...], попытались заинтересовать его.

Вместе со Стежковым в приемник более двадцати раз доставлялся Васька. Это был беглец из беглецов и, чтобы он не бегал, его переводили из интерната в интернат. Но все смотрели на него, как на беглеца и вора, не утруждая себя заглянуть в его душу. Выяснив, что в Бакальском интернате находится его сестра, инспекторы облоно направили его туда. И здесь нашлась, наконец, женщина-воспитатель, которой не был безразличен Васька. Поначалу в ответ на добро он ершился и грубил. Сколько трудов стоило Елене Федоровне дождаться того дня, когда Васька вышел на сцену и сыграл написанную ею ночью сценку. И с того дня подросток перестал числиться в списках беглецов.

Васька преобразился: и учеба, и жизнь в интернате стали для него теперь интересными. Однажды при встрече на мой вопрос: «Как жизнь?», — он выразительно выставил вверх большой палец.

— А не сбежишь?

— Нет, — ответил он. — Мне тут нравится, и сестра у меня здесь!

А ребята наперебой рассказывали мне, какой Васька хороший артист, какие концерты показывает, как всех смешит.

Когда я прощался с ним, на душе было радостно оттого, что он наконец нашел свой дом. И пусть ему здесь будет по-настоящему хорошо! А сколько раз я да и другие дежурные возвращали его в интернат! Они рассказывали, что водители автобусов знали Ваську в лицо и недоумевали, где он мог прятаться. А вылезал он только тогда, когда автобус выезжал из города, где находился интернат.

Конечно, трудно с такими, как Васька. Они, как затравленные волчата, но стоит отыскать в них то, потаенное, и они становятся ласковее и добрее.

Вспомнив о Ваське, я рассказал о нем Вовке, которого тот знал. А в ответ услышал то, что пробудило во мне жалость. Его слова полоснули по душе, как бы обжигая огнем.

— Я никому не нужен, как сломанная кукла. Мамка, когда трезвая, жалеет, а пьяная кричит: «Уезжай в свой интернат!» В интернате говорят: «Когда мы от тебя избавимся?»

— Это кто тебе сказал про сломанную куклу? — поинтересовался я.

— В милиции сказали, что я [...] в интернате, что я ничего не понимаю, [...]

Я смотрел на худенького мальчишку с большими грустными глазами, который в свои одиннадцать лет никому не был нужен. Ни матери, которая пропила его детство, забыв в пьяном угаре, что она мать; ни интернату, в который его не тянет. Он не нашел в нем для себя ни радости, ни добрых и ласковых слов, а встретил лишь безразличие и грубость. Не от хорошей жизни он стал преступником. Совершая кражи, он брал то, что ему не давали, чего он был лишен.

...Подъехал милицейский «Москвич».

— О-о! Кого мы видим! — воскликнул сержант. — «Плохиш» объявился! Ну что, поехали?

Вовка покосился на меня и тяжело вздохнул. В его глазах были усталость и боль. Опустив голову, он пошел к машине. Следом плелся его дружок. Старшина ухватил Реброва за руку и втолкнул в переполненный пьяными салон. При появлении мальчишки они возбужденно стали переговариваться, но старшина прикрикнул на них. Сержант подвел Вовку к багажнику и открыл его:

— Полезай в плацкарт, поедешь с комфортом, — усмехнувшись, сказал он.

Увиденное царапнуло меня по сердцу.

— Вы что, мужики, делаете? Зачем его в багажник-то? Он же задохнется... — в негодовании окликнул я сержанта.

— Ничего, тут до райотдела недалеко. Доедет, — и подтолкнул Вовку. Тот затравленно посмотрел на меня и полез в багажник. Крышка захлопнулась, и вскоре машина тронулась.

Я рассказал о судьбе одного подростка, который живет в интернате. А сколько еще таких, которые значатся в побеге, бродят по вокзалам и электричкам, ночуют в подвалах и теплотрассах, совершают кражи и хулиганства, кого считают сломанной игрушкой!

Описанные мной события из жизни Вовки Стежкова произошли несколько лет назад и имели свое продолжение. По иронии судьбы мы с ним оказались жильцами одного подъезда. Однажды я увидел уже повзрослевшего Вовку, выходившего из подъезда. Узнав меня, он поздоровался. Мы присели на скамейку и вспомнили о наших с ним встречах. Он рассказал, что пробыл в спецшколе и только недавно выпустился, что сейчас намеревается поступить в училище. После этого разговора он зашел ко мне, и, прочитав этот рассказ, оценил его так: