Чужак в чужой стране - [117]

Из моих секретарей две беременны, а одна выходит замуж.

У Бена отвисла челюсть.

— Сейчас они дуются, что я утащил тебя в дом и не дал им возможность похвастаться. Поэтому, если они начнут хвастаться, сделай вид, что удивился.

— Кто выходит замуж?

— Ты не понял? Тогда я скажу, кто женится: сладкоголосый сын пустыни, наш брат, Вонючка Махмуд. Я сказал ему, что если он не собирается уезжать из Штатов, пусть живет у меня. Он заржал и заметил, что уже давно имеет на это право. Жили бы они здесь, невеста продолжала бы работать.

— Да, она не умеет сидеть без дела. А две другие беременны?

— Уж дальше некуда! Говорят, что будут рожать дома. Любопытно, в каком режиме придется работать, когда они родят? Кстати, почему ты решил, что невеста не беременна?

— Мне казалось, что Вонючка придерживается на этот счет традиционного мнения…

— От Вонючки ничего не зависит. За свою долгую жизнь я не раз убеждался, что все решает женщина, а мужчине остается лишь мириться с неизбежным.

— Ну, хорошо, кто остается без мужа и без живота? Мириам? Энн?

— Погоди, я же не сказал, что невеста беременна и ее зовут Доркас. Арабский язык у нас изучает Мириам.

— Как?! Ну и осел же я!

— Очевидно.

— Но Мириам всегда нападала на Вонючку.

— И после этого тебе доверили целую колонку? Ты видел, как ведут себя школьники?

— Да, а Доркас к нему ластилась, как кошка, разве что о ноги не терлась.

— Это ее обычная манера поведения. Так вот, когда Мириам покажет тебе кольцо — кстати, камень редчайшей красоты и величины, — сделай круглые глаза. Я не собираюсь вычислять, кто из них ждет ребенка. Главное не это, а то, что они не считают себя обманутыми и несчастными. Не вздумай им сочувствовать, наоборот, поздравляй изо всех сил. — Харшоу вздохнул. — Я уже слишком стар, чтобы наслаждаться топотом детских ножек, но и не хочу лишаться квалифицированных секретарей. М-м-да, с тех пор, как Джилл сделала Майка мужчиной, все пошло кувырком. Но я ее не осуждаю и надеюсь, что ты тоже.

— Безусловно, но почему ты думаешь, что это она?

— А кто? — удивился Джабл.

— Не знаю, но Джилл сказала, что это не она. Майка соблазнила та, которая первая попалась ему на глаза, когда он решил соблазниться.

— Возможно.

— Так сказала Джилл. Зная ее логику, из этого можно сделать какие-то выводы.

— Я и своей-то толком не знаю. А что до логики Джилл, то она не должна проповедовать даже в самом влюбленном состоянии, поэтому я о ней не имею ни малейшего представления.

— Оставим логику и обратимся к фактам. Что можно выяснить по календарю?

— Что?

— Не кажется ли тебе, что это сделал Майк в один из наездов?

— Я тебе не давал повода так думать.

— Еще как давал! Ты сказал, девчонки довольны. А я знаю, как женщины относятся к этому чертову супермену!

— Как можно, Бен! Он наш брат.

— Знаю, знаю, — Бен заговорил спокойнее, — и тоже люблю его. Тем лучше понимаю, почему они довольны.

Джабл разглядывал стакан.

— Бен, мне кажется, ты виноват тут не меньше, чем Майк, а может и больше.

— Ты с ума сошел!

— Тем не менее мне трудно поверить, что человек с нормальным зрением и слухом может не совать нос в чужие дела. Я, конечно, старый и глухой, но если по моей гостиной пройдется военный оркестр, я услышу. Ты ночевал в этом доме десятки раз. Ты хоть раз спал один?

— Негодяй! В ночь своего приезда я спал один.

— За ту ночь ты не можешь ручаться, я накормил тебя снотворным. Что еще скажешь в свое оправдание?

— Не собираюсь ничего говорить.

— То-то и оно. Кстати, новые спальни я велел сделать как можно дальше от моей. Звукоизоляция всегда что-нибудь да пропускает.

— Джабл, а твоей вины тут нет?

— Что-о?!

— О Дюке и Ларри я уже не говорю. Ходят сплетни, что ты держишь гарем, лучший со времен турецких султанов. Люди думают, что ты старый развратник, и завидуют тебе.

Джабл побарабанил пальцами по ручке кресла.

— Бен, не в моих правилах кичиться возрастом, но в данном случае я требую почтения к детям.

— Прошу прощения, — сухо сказал Бен, — я думал, мы равноправны и твоя личная жизнь может обсуждаться так же свободно, как моя.

— Бен, ты не понял! Я требую почтения к женщинам.

— А-а-а…

— Ты верно подметил, что я немолод. Более того, я стар. Но я до сих пор развратник, и мне это приятно. Однако я не позволю похоти возобладать надо мной и предпочитаю свое достоинство удовольствиям, которыми уже успел пресытиться. Кроме того, человек моего возраста, лысый и жирный, может уложить женщину в постель только за деньги или завещание. Ты можешь себе представить, чтобы мои девочки легли с кем-нибудь в постель за деньги?

— Нет.

— Спасибо, сэр. Я общаюсь исключительно с порядочными женщинами и рад, что вы это понимаете. Правда, иногда случается так, что молодая хорошенькая женщина ложится со стариком потому, что она его уважает, жалеет и хочет сделать ему приятное. Как ты думаешь, мои девочки на такое способны?

— Думаю, да.

— Я тоже так думаю. Но сам на это не способен. У меня есть гордость. Поэтому, сэр, вычеркните меня из списка подозреваемых.

Кэкстон усмехнулся.

— А ты мужчина с характером. Я в твоем возрасте вряд ли буду таким стойким.

— Лучше сопротивляться соблазну, — улыбнулся Харшоу, — чем поддаться ему, а потом разочаровываться. Теперь о Дюке и Ларри: я не знаю, кто из них виноват, если виноват вообще, а доискиваться не хочу. Когда в мой дом приходит новый человек, я ему объясняю, что у меня не тюрьма и не дом терпимости, а семья. И, как во всякой нормальной семье, в моей сочетаются тирания и анархия при полном отсутствии демократии. То есть если я ничего не поручаю, каждый делает, что хочет; если же я отдаю приказ, он не обсуждается. На личную жизнь моя власть не распространяется. Ребята всегда держали свою личную жизнь про себя… по крайней мере, до тех пор, пока не расширилось марсианское влияние. Я не видел, чтобы Ларри и Дюк таскали девушек в кусты. И визга не слышал.