Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965 - [9]

Пьеса («Обращение». – А. Л. ) имела в понедельник огромный успех. Ученики приняли ее на ура, куда лучше, чем наставники; наговорили мне много теплых слов. <…>

Вторник, 19 июля 1921 года

<…> Много думаю о самоубийстве. У меня перед родителями определенные обязательства; не будь у меня родителей, я бы и в самом деле убил себя. «Тот жил хорошо, кто умер, когда пожелал». Прошлой ночью я просидел до часа у окна, сочиняя прощальные письма. Вот что я написал Кэрью: «Мой дорогой Кэрью, прости, что моя биография не получилась длинной, можешь, впрочем, если хочешь, напечатать ее целиком и даже что-то присочинить. Что бы там ни случилось, присяжные, надеюсь, не вынесут вердикт “в состоянии умопомрачения”. Высшее проявление тщеславия у живых – воображать, что человек безумен, если он по собственному опыту приходит к мысли, что самое лучшее – не родиться на свет. В настоящее время я нормальнее, чем когда бы то ни было. Возможно, я немного взволнован, как бывает, когда собираешься встретиться с новыми друзьями, зато сейчас я все вижу яснее, чем раньше. Когда умираешь молодым, уносишь в могилу мозги, не затуманенные возрастом. Конкретной причины лишить себя жизни у меня нет. Вовсе не страх потерять родных побуждает меня совершить этот шаг. Речь скорее идет о страхе потерпеть неудачу. Я знаю, кое-что во мне заложено, но я ужасно боюсь, что эти задатки уйдут в песок. Пойми, самоубийство – это ведь на самом деле трусость. Уверен, если у меня есть дар, он себя окажет; если же нет – какой смысл жить. Nox est perpetua una dormienda [58] . Не вешай носа, Ивлин ».

А вот что – Лонджу: «Понимаю, Джон, моя мягкотелость тебе не по нутру. Верно, веду я себя не по-христиански. Ты здесь единственный человек, который значил для меня чертовски много. Передам от тебя Господу привет, если Его увижу, но мне почему-то сдается, что, если Он твой Бог, Он и без того уже все о тебе знает, а если мой, – Ему безразлично. Еще увидимся в лоне Авраамовом. Не сомневаюсь, ты первым проникнешь сквозь вечный мрак, дабы каплей влаги увлажнить мой пересохший язык. Привет, Ивлин Во ».

Увы, вкус меня явно подводит.

Всемогущество абсурдно. Невозможно быть всемогущим, не будучи всеведущим, а ведь всеведение ограничивает всемогущество. То есть, если знаешь, что произойдет, – сделать ничего не сможешь, кроме самого очевидного. Знание контролирует действие и ограничивает возможности. Но, как сказал Добсон, в действиях человека, если он всемогущ, логика напрочь отсутствует.

Воскресенье, 24 июля 1921 года

<…> В этом семестре, когда мне действительно сопутствует успех, неудачи, одновременно с этим, подстерегают меня на каждом шагу. Все, чего я добиваюсь, я получаю второсортным, утратившим товарный вид. Лондж и Хейл, единственные мои соученики, которых я люблю больше себя самого, предложили мне третьестепенную дружбу с массой несуразностей и недоговоренностей. В качестве старосты я потерпел полное фиаско. Я не оправдал доверие Форда – и умыл руки; я то и дело изменял самому себе. Я трудился в поте лица, а отметки в аттестате стоят весьма посредственные. Я вел нездоровую жизнь. Я сделал многое, за что мне теперь стыдно. Вел себя мелочно, глупо, гнусно. В прошлом семестре я был всем недоволен и вел себя по-большевистски [59] – обычная история. В прошлом семестре я подчинил себе всю «скамью» [60] . И распустил соучеников. Когда же нарушения дисциплины перешли все границы, я вмешался; кончилось же все постыдной капитуляцией руководства. Когда семестр начался, на моей стороне было всё – я же вел себя бестолково и безынициативно; ко мне относились с симпатией, но без уважения. Я оказался в тени Форда и «небожителей».

В этом семестре Форд и «небожители» покидают колледж. В сентябре все будет совсем по-другому. А пока придется держать себя в узде. Моя цель – Оксфорд и Париж. Работать буду с утра до ночи, получу стипендию, хочу основать порядочный дискуссионный клуб и отличный журнал, который должен понравиться благонравным старшекурсникам. Перспектива – хуже не бывает; уж лучше жариться в преисподней.

Хэмпстед, воскресенье, 7 августа 1921 года

<…> Утром – в Национальную галерею. По-моему, Лонджу понравилось. Мы с Барбарой сделали очередное открытие: леди и джентльмен в чем-то вроде колесницы. Типичный английский восемнадцатый век – прелесть! Перекусили в «Грейвзе»: мусс из лососины, безе и кофе со льдом, и отправились в Блумсбери смотреть греческую скульптуру. Оттуда на Ливерпуль-стрит [61] проводить Лонджа. Потом – в кино, а после ужина в «Куинз» [62] на Шоу. Великолепно. Сначала показали чудесную неприличную сценку из Шницлера [63] , а потом «Смуглую леди сонетов» и «Разоблачение Бланко Поснета» [64] . Всё выше всяких похвал. Шоу в своем роде недосягаем. (Замечание тривиальное, прошу будущего редактора это замечание при публикации выбросить.)

Сегодня утром – в церковь, где думал о богохульном видении Страшного суда, о чем еще напишу. После обеда с Барбарой – к Баррету. Надо снова садиться за историю [65] . Или я получу стипендию, или буду проклят. Или – и то и другое.

Понедельник, 22 августа 1921 года