Чур, Володька — мой жених! - [11]

Я уже говорила, что баба Лида — бабушкина сестра. А бабушку зовут Зина. У неё есть сын — Толя, мой дядя, мамин брат. Однажды он поссорился с бабой Лидой. Вот как это было. Он набрал её номер телефона и сказал мне:

— Лида подойдёт, а ты ей скажи: «Крыса, крыса, где твой хвостик?»

Я, конечно, догадалась, что здесь что-то не так. Что баба Лида — не крыса и хвостика у неё нет. Но Толя же взрослый! Раз он говорит, то, наверное, зачем-то мне надо так сделать. И я промямлила не очень внятно и тихим таким голоском:

— Крыса, крыса, где твой хвостик?

— Что? — не поняла баба Лида.

— Крыса, крыса, где твой хвостик? — повторила я погромче и пояснее.

— Что-о-о?!!

Дальше она говорила уже с дядей Толей. Он смеялся, баба Лида возмущалась:

— Ещё и ребёнка подучил!

Словом, она обиделась. И больше не забирала меня из сада. Ни в голубой шапке, ни в какой-нибудь другой.

Но, правду сказать, в этот сад я недолго ходила. Потом я стала жить с родителями, а не с бабушкой, поэтому меня отдали в другой садик — ближе к нашему дому.

Терпеть не могу этот сад! Вставать надо утром рано-рано! Мама уходит из дома в семь — ей на работу ехать далеко — через всю Москву. Папе тоже не близко, но все же поближе чуть-чуть, поэтому в сад меня отводит он. Но бывает, что и мама отводит. Тогда я прихожу совсем рано, когда ещё никого не привели. Я одна. И воспитательница с нянечкой. Когда родители уходят, мне кажется, что больше за мной никто никогда не вернётся. Совсем никто. И — вообще — никогда. Я смотрю в окно и думаю, что теперь я одна на свете. Это очень страшно. И я реву. Реву долго, отчаянно, до тошноты. Воспитательница и няня сердятся. Чтобы я не плакала, мама даёт мне с собой мармеладного зайца. Большого! Синего цвета. Кисленького и очень вкусного. Этот заяц немного утешает меня в моём горе.

Но настоящее счастье — это заболеть! И избавиться от сада хоть на время. А если удается заболеть тяжело, то можно не ходить в сад и две недели, и три! Мама жалуется, что у меня плохое здоровье — всё время одни простуды. А я радуюсь: я дома и мама со мной! Но потом я выздоравливаю и приходится снова возвращаться в сад. Когда я уже вырасту?!!

Из воспитателей мне сначала нравилась молодая Наталья Яковлевна, с яблочными волосами. Яблочными потому, что они по цвету напоминают тёртое яблоко. Мне мама часто натирает, потому что я кожурой давлюсь. А в яблоке — витамины. И детям надо его есть, чтобы хорошо расти. Так вот натёртое яблоко сначала светло-жёлтое, зеленоватое. А потом темнеет и становится коричневым. Так у Натальи Яковлевны такие коричневые волосы. Они длинные, красиво блестят и переливаются. Я думала, что Наталья Яковлевна добрая. Но однажды она меня отругала, и я решила, что она злая. А вот Антонина Николаевна правда добрая. Она никогда не ругается. У неё такие жёлтые кудряшки. Она на них зимой беретку надевает.

В саду я упала однажды. Внутрь круглой лестницы-лазилки. Сверху вниз, с высоты. Сильно ударилась плечом, спиной и головой. Но никто не заметил. Я долго сидела внутри лестницы, ждала, когда боль пройдёт. Сидела, сидела… Потом стало меньше болеть. Я вылезла. А потом мы пошли обедать.

Но это что! Однажды я упала и сломала руку. Это было зимой. Перед беседкой был маленький лёдик. Там с крыши капало, была лужица. А за ночь подморозило, получился лёдик. Вот на нём-то я и поскользнулась. И упала на руку. Дальше всё было, как во сне. Руку поднимать тяжело. Антонина Николаевна даёт мне пластмассовую зелёную ветку винограда. Я беру, но правой рукой. «Нет, возьми левой», — говорит воспитательница. Я беру, но мне очень неудобно. Долго жду папу. Сегодня ждать особенно тяжело. Потому что рука болит. И всё кажется каким-то ненастоящим. Потом папа наконец приходит, и мы идём в травмпункт. На улице темно и скользко. Везде сугробы. Но нам нужно дойти, чтобы сделать рентген. Это взрослое слово «рентген» говорят все вокруг. «Перелом лучевой кости», — объясняют врачи и делают мне лангетку из гипса. Ночью очень болит рука. Я плачу — не могу спать. Мама даёт мне таблетку обезболивающего лекарства. И только тогда я засыпаю. Потом ещё много дней я просила дать мне таблетку — боялась спать. Руку с гипсом подвешивают на верёвочку. Через некоторое время рука перестаёт болеть, зато начинает сильно чесаться под гипсом. И это ужасно, потому что почесать её нельзя. Но мама даёт мне тонкую линейку и ещё — палочку, и мы по очереди пытаемся залезть под гипс и почесать руку. Я хожу с гипсом долго-долго. И — вот радость! — наконец, его можно снять!

Когда гипс сняли, оказалось, что рука там покрылась какими-то цыпками и шелушится. И такая она беззащитная, голая, несчастная… Как будто сняли с неё панцирь, как с улитки какой-нибудь, и выпустили на свет… Мама намазала руку облепиховым маслом, и цыпки прошли.

А ещё у нас в саду умерла девочка Маша.

Она такая была маленькая, беленькая — как зайчик, ножки маленькие. Колготки аккуратненько на стульчик складывала. Однажды мы пришли в садик утром, гуляем, сидим на лавочке. На улице тепло, мы одеты в лёгкие платьица… И вдруг Светка говорит:

— Маша умерла.

— Врёшь, — говорю я, — не может быть! Она вчера в группе была.