Чумовая попаданка в невесту - [42]

— Мамушка говорила со стряпухой, — девушка покраснела, как варёный рак, и заколупала корочку пирожка. — А я подслушала. Ить больно это. В первый раз так завсегда больно, а тут вообще помереть можно!

Эх, Фила, Фила… Ничего ты в мужиках не понимаешь! А мужики тут, походу, ничего не понимают в женской анатомии… Рвать-то зачем? Если можно потихонечку, полегонечку…

Дверь открылась, и снова в столовую проскользнула девка в доспехах, а вслед за ней вошла княгиня. Сегодня на ней была высокая шапка из рыжего меха, а под шапкой платок цвета неба, спадавший на роскошную шубу из лисицы. Сколько у неё шуб, интересно? Обвела нас взглядом и молвила по своему обыкновению, как царица Савская:

— Второе испытание грядёт, девицы. Макария отведёт вас к Белому Кресту. Да сподобит Господь княжича Сергия заполучить лучшую из лучших среди невест.

Развернулась, ушуршала на выход.

А я подумала, что она начала меня раздражать, и неслабо.

Глава 14. Ап-чхи! Ап-чхи! Будьте здоровы! И вам того же!

Уже не цепочка, а всего четыре гусыни в сопровождении пингвина Макарии и курочек-квохтух служанок, мы подошли к Белому Кресту, который оказался высечен из камня и стоял у ворот монастыря. Это был город в городе — со своими стенами, правда, не такими толстыми и высокими, как у Белокаменной, но достаточно внушительными, со своей церковью посреди двора, с постройками, по крепости не уступавшими нашему амбару и княжеским палатам.

— Княжны и боярышни!

О, и сама княгиня тут уже. Приветствует. Даже ухмыляется, как мне показалось.

— Сего дня вам предстоит испытание трудом и смирением. Долг жены князя — быть примером во всём для своих людей. Войдите же вслед за мной в сию обитель нищеты и боли, проявите милосердие и пролейте божью благодать на скорбных телом и духом.

Я повернулась к Филомене и шепнула с усмешкой:

— А ты говорила — костёр, костёр!

— Ох, милая, это куда хуже, — сморщила курносый носик девушка, но потянулась за мной. Так мы и вошли в большой холодный дом: Самарова с Глафирой и я с Филоменой.

Да уж, костёр был бы уместнее. Там хотя бы было теплее. Здесь же, походу, не топили. Экономили, что ли, на больных? С ума сойти! В зале стояли деревянные койки, а на них лежали, метались в бреду, буянили или просто тихо помирали люди.

Сказать, что я офигела, всё равно что промолчать. На полсотни коек в больничке сновали всего несколько монахов в просторных рясах из грубой серой холстины с чёрными капюшонами на головах да двое парней в тёмных балахонах до пола. Стоны и вопли раздавались со всех сторон, а святые люди особо не спешили, видимо, уже давно привыкнув к подобной вакханалии. А я всё вздрагивала, слыша крик боли или настойчивую мольбу попить-поесть. Запах же…

Запах — это отдельная история. Думаю, если бы стояло жаркое лето, я бы уже свалилась в обморок, потому что воняло тут страшно. Нет, не так. Тут страшно ВОНЯЛО. Как в отстойнике городской канализации с примесью крови, мокрой псины и сладковатого запаха гноя. Мельком глянув на Филомену, я поддержала её. Бледная как городская стена, девушка изо всех сил сдерживалась, чтобы не потерять сознание. Полагаю, уже от запаха, ведь нам ото входа не было слишком видно медицинских подробностей. А ещё служанки наши остались снаружи по строгому окрику Макарии.

Надсмотрщица над невестами предусмотрительно держалась у дверей, но громко провозгласила:

— Святые братья! Я привела вам помощниц, как и было договорено. А вы, девицы, идите и утолите нужды страждущих.

— Мать моя женщина, — только и смогла сказать я, прислонив Филомену к стене. — Эй, подруга, тебе как? Нашатырного спирта не найдётся ни у кого?

На меня уставились две пары недоумённых глаз бородатых монахов, и один из них кивнул куда-то вбок:

— Иди с братом Никифором, а я позабочусь о ней.

Филомену оставлять не хотелось, но пришлось. Макария бдела. Я поплелась за сгорбленным монахом, который не останавливаясь тыкал артритным пальцем в койки и бубнил:

— Сменить повязки… Накормить размоченным хлебом… Обмыть ноги и перевязь сделать… Отвар дать меленько…

Я старалась запомнить, но скоро бросила это занятие. Сориентируюсь по ходу. Главное, не наблевать прямо на пол. А так, в принципе, ничего страшного. Монах зыркнул на меня и буркнул:

— Чего стала? Раней начнёшь — раней завершишь.

И то правда. Приняв от него сухие, сложенные в несколько раз куски ткани, я присела на шконку первого больного. У него были замотаны руки по локоть, а лицо пряталось в морщинах и седой бороде.

— Здрассьте, — тихонько сказала я, пытаясь аккуратно размотать кровавую повязку. — Вы, главное, не волнуйтесь. Я сейчас вас перебинтую, всё будет хорошо.

Дедок, которому на вид было лет сто, сперва лежал смирно, а потом принялся громко стонать и отбрыкиваться. Я старалась его успокоить, сама уже чуть не плакала, отдирая присохшие бинты, а потом меня всё достало. Рявкнула:

— А ну, лежать смирно! Я не виновата, что вас не обезболили! Где тут вода? Смочить хоть, что ли…

Обернулась, схватила за длинный рукав балахона мальчишку лет пятнадцати:

— Где можно воды взять? Желательно тёплой.

— Тёплой нет, боярышня. Сей же час из бочки притащу.