Чумовая дамочка - [7]

— А что люди делают? Сережа мой… а… — Она рукой махнула и возвысила голос.:

— Получше тебя люди, а любой работе рады. Ты что ж, главбухом пойдешь за большими деньгами? Или директором на завод по соседству?

— Завод мне даром не нужен, — успокоила я ее. — Надеюсь, кто-нибудь из друзей поможет устроиться.

— Друзья-то помогут! — взвизгнула Нинка так, что мы с притихшим Палычем вздрогнули, — Они тебе помогли один раз… Славик твой в особенности… сволочь… Самая настоящая сволочь, чтоб ему глаз лишиться…

— Чего ты орешь? — поморщилась я.

— А чего, не так? Скажи. Палыч, права я или нет? Какая любовь была… Ромео и Джульетта, прости господи. И что? В тюрьму за него села. Чужой грех на себя взяла. Пять лет… да я бы… дура ты. Лийка, дура. Что с жизнью-то своей сотворила? Пять лет псу под хвост, а ему и горя мало. Бросил тебя твой Ромео…

— Заткнись, — попросила я, разливая водку, — Бросил и бросил, что ж теперь…

— Он хоть письма-то писал?

— Он неграмотный, — хмыкнула я. — И вообще, отвяжись.

— Как я могу отвязаться, ведь ты сестра мне. После смерти родителей я у тебя самая близкая родня… А ты людей слушаешь, а родная сестра что ни скажет, все только заткнись…

— Ты бы. Нинка, помолчала малость, — робко вклинился в разговор Палыч. — Сколько времени не виделись, так чего ж друг на дружку орать.

— Я не ору, я говорю как есть. Славка ее подлец и убийца. Мало того, что убил, так он еще все подстроил хитрым образом, чтоб Виталька в тюрьму села, а он сухим из воды вышел.

— Чепуха, — устало вздохнула я, — Ничего он не подстраивал и ни о чем меня не просил. Я сама во всем призналась…

— В чем? — опять заорала Нинка, глотка у нее дедова. Краснознаменный ансамбль песни и пляски запросто переорет.

— В убийстве, — хмыкнула я. — Призналась, покаялась и отсидела. Теперь обо всем этом забыть пора и жизнь начинать светлую и честную, где нет места криминалу, случайным связям и бранным словам.

— Точно, — порадовался Палыч, — На свободу с чистой совестью.

Мы с ним дружно захохотали, а Нинка разозлилась.

— Одно слово — придурки. Письма-то твой писал? — понизив голос, опять спросила она.

— Какая тебе разница?

— Сестра я тебе, и у меня, между прочим, душа болит. А от людей-то стыд… А этот за пять лет хоть бы раз зашел, узнал, как, мол, живете. У Сережи на свадьбу приличного костюма не было, у чужих людей деньги занимала, у хахаля твоего совести вовсе нет, знал, что бедствуем. Уж если тебя в тюрьму упек за свои-то грехи, так хоть семье бы помог материально.

— Ты языком-то дотреплешься, — ядовито сказала я, — Он тебе поможет, оторвет башку и тебе, и Сережке твоему, и не станет у вас никаких материальных проблем.

Палыч тихо фыркнул, пряча глаза, а Нинка пошла пятнами.

— Я правду говорю, — минут через пять придя в себя, подала она голос.

— А за правду всегда страдают, — добавил Палыч, а я, чтобы разрядить обстановку, налила еще водки. Нинка пьянеет быстро, изрядно захмелев, она принялась причитать, но тут, на счастье, взгляд ее упал на часы, и сестрица заторопилась домой. Я вызвала ей такси, и мы с Палычем проводили ее до машины.

— Зря ты приехала, — сказала она на прощание. — Может, думаешь, я из-за барахла? Из-за барахла, конечно, тоже. Уж такую меня бог создал, никуда не денешься, но тебе здесь жизни не будет…

— Не беспокойся, — целуя ее, попросила я. — Со мной порядок. Устроюсь на работу, буду вам с Сережкой помогать.

— Добрая ты девка, всегда такой была, — заревела Нинка. — Отчего тебе в жизни не везет?

Дослушивать я не стала, захлопнула дверь и помахала на прощание рукой.

— Оттого не везет, — забубнил Палыч, — что каждый норовит на хребтину влезть.

— Ты хоть не зуди, — подхватив его под руку, попросила я.

— А я что, я как скажешь…Хочешь споем?

— Давай.

Мы направились к подъезду, затянув негромко «Раскинулось море широко».

— Дед твой, царство ему небесное, очень эту песню уважал, — поднимаясь по лестнице, заметил сосед, — Бывало, как выпьет…

— Похоронили по-людски?

— А то как же. Дед твой Нинку хорошо знал, оттого кончину свою препоручил соседке. Варваре Васильевне. И деньги оставил, трюмо продал, то, что в углу стояло… А остальное все Нинка. Я ей говорил, мол, вернется Виталька, за душой у девки ни гроша…

— Бог с ней, с Нинкой… На кладбище завтра съезжу. Поедешь со мной?

— Конечно. Возьмем бутылочку, помянем моего дорогого усопшего друга Игната Мартыновича… Вот уж кто выпить любил, но и дело знал. Знал дело, скажу я тебе.

Палыч вошел в квартиру, запер дверь на засов, посмотрел на меня заговорщицки и, взяв за руку, повел в кухню

— Нинка-то твоя жаднющая, да, слава богу, без царя в голове, а Игнат Мартыныч мужик обстоятельный, любимую внучку без копейки не оставил. Бери табуретку, полезай наверх.

— Куда? — удивилась я.

— В темнушке, на верхней полке, за ящиком тайник. Полезай, да пошарь там, ручку нащупаешь. Со старых времен тайник, не знаешь, так ни в жизнь не найдешь.

Я влезла на табурет, принялась впотьмах шарить рукой и в самом деле обнаружила в стене металлическую скобу, потянула ее и сунула руку в тайник.

— Ну что? — спросил Палыч удовлетворенно, — Нашла?

— Нашла, — кивнула я, передавая ему два свертка в старых наволочках. В одном были бронзовые часы, в другом статуэтка из мрамора.