Чума на оба ваши дома - [44]

– Не таскаю, – поправил Майкл, откупоривая бутылку и от души прикладываясь к ней. – Я пробую его вместо мастера. В конце концов, откуда нам знать, не передается ли чума через кларет?

«А откуда нам знать, не этим ли кларетом отравился Элфрит?» – подумал Бартоломью. Он обхватил голову руками. Майкл ему нравился, и он надеялся, что бенедиктинец не относится к числу тех фанатиков, против которых предостерегал Элфрит. Ему вдруг стало очень одиноко. Он что угодно отдал бы сейчас, только бы оказаться на несколько секунд наедине с Филиппой.

– Тебе нужно поесть, – мягко заметил Майкл, – а не то не будет толку ни тебе самому, ни твоим пациентам. Выпей-ка винца, а потом отведай этой солонины Клянусь, Мэтт, ей не больше восьми месяцев от роду, да и душок почти не чувствуется.

Бартоломью улыбнулся. Майкл пытался развеселить его. Он принял протянутый ему ломоть солонины и через силу проглотил кусочек. Поковырялся в яблоках, выбирая не слишком изъеденное червяками. Отыскав одно, он торжественно вручил его Майклу, который с не меньшей серьезностью принял яблоко и разрезал пополам.

– Чтобы никто не посмел утверждать, будто ученые Майкл-хауза не делятся друг с другом своим счастьем, – сказал он, протягивая половинку Бартоломью. – Когда, ты думаешь, все это кончится? – спросил он внезапно.

– Чума или убийства? – отозвался Бартоломью. Крепкое вино, выпитое на голодный желудок, заставило его сболтнуть не подумав.

Майкл уставился на него.

– Убийства? – переспросил он ошарашенно. Потом в его глазах забрезжило понимание.

– Ох, нет, Мэтт! Опять ты за свое! Мы же дали клятву!

Бартоломью кивнул. Он никому, даже сестре и Филиппе не рассказывал о своем разговоре с епископом, хотя Уилсон, Элкот и Майкл пытались, с разной степенью коварства, вызвать его на разговор.

– Но мы ведь знаем правду, – сказал он спокойно.

Майкл ужаснулся.

– Нет! Нет, мы ее не знаем! – возразил он. – И не узнаем никогда. Мы не должны об этом говорить!

Он оглянулся через плечо, будто ожидал увидеть там епископа.

Бартоломью поднялся, подошел к окну и встал там, глядя на темный двор.

– Однако убийство есть убийство, брат, – проговорил он негромко. И обернулся к Майклу, с лица которого еще не успело сойти изумленное выражение.

– Может, и так, – нервозно отозвался бенедиктинец, – но это дело прошлое.

Бартоломью вскинул бровь.

– Неужели? – осведомился он мягко, не сводя глаз с Майкла, чтобы не пропустить ни малейшей реакции, которая могла бы выдать его вину.

– Ну разумеется! – отрезал тот. – Прошлое!

Бартоломью снова отвернулся к окну. Майкл всегда любил запутанные дела колледжа и находил странное удовольствие в играх за власть. Время от времени его нескончаемые измышления надоедали Бартоломью с Абиньи, и они старались избегать его общества. Интересно, задумался Бартоломью, теперешний отказ обсуждать это дело означал, что монах принял клятву епископу близко к сердцу и впрямь полагал, что с убийствами покончено, или у него есть другие причины хранить молчание? Известно ли ему, что Элфрита убили? Бартоломью решил, что дальнейшими расспросами ничего не добьется, только возбудит подозрения. Если Майклу известно не больше, чем он говорит, глупо было бы высказывать свои подозрения.

Майкл уселся в большое кресло у очага, откуда Агата обычно правила подвластным ей хозяйством. Он поерзал, устраиваясь удобнее, и вытянул ноги, словно в очаге пылал огонь. Бартоломью вернулся к скамейке и растянулся на ней во весь рост, сложив руки на животе и уставившись взглядом в затянутый паутиной потолок. Он немножко полежит, а потом отправится в постель.

– Я не только пропустил все трапезы, – заявил Майкл, – я был так занят, что не успел пожаловаться на отмерзшие ноги!

– Пропущенная трапеза пойдет тебе на пользу, мой толстый монашек, – сквозь полудрему отозвался Бартоломью.

В кухне стоял холод, а оба они вымокли, целый день расхаживая по улице под дождем. Вместо того чтобы дрогнуть в ледяной кухне, следовало бы разойтись по комнатам и уснуть в тепле.

– Когда все это кончится? – снова спросил Майкл; голос у него был отрешенный, будто мысли его занимало что-то другое.

«Он о чуме или об убийствах в колледже?» – во второй раз задался вопросом Бартоломью; мысли в усталом мозгу вновь заметались. Он спросил себя, почему он лежит в холодной кухне в обществе человека, который, как подозревал Бартоломью, мог знать больше, чем следовало бы, по меньшей мере об одном убийстве.

– Почему Элфрит оказался в твоей комнате? – сонно поинтересовался Бартоломью. Он постепенно расслабился впервые за много дней; ощущение было приятное, и он почувствовал, что его клонит в сон.

– Хм? – переспросил Майкл. – А, это я отвел его туда. Он упал во дворе. Его комната была заперта, и я отвел его к себе.

– Заперта? – повторил Бартоломью; теперь он уже боролся с дремотой.

– Ну да, – сказал Майкл отрешенным голосом. – Мне это тоже показалось странным. Но дверь была закрыта, и я не смог попасть внутрь. Наверное, один из студентов увидел, как он упал, и не захотел, чтобы его несли к ним в комнату.

Бартоломью задумался. Такое было вполне возможно. Врач знал, что три послушника-францисканца, с которыми Элфрит делил комнату, очень беспокоились, как бы их наставник, каждый день имевший дело с зачумленными, не принес им заразу.