Чума на оба ваши дома - [29]

– Вот почему я перед тобой и распинаюсь, – ответил Элфрит, с трудом овладевая собой. – Примерно тридцать лет назад король Эдуард Второй основал Кингз-холл. Он пожаловал ему деньги и здания, отправил туда ученых и мальчиков, которым предстояло стать самыми могущественными людьми Англии. Многие ученые в Оксфорде расценили это как жестокое оскорбление – королю следовало основать столь важное учреждение в Оксфорде, а не в Кембридже. Но Оксфорд отказался помогать, скажем так, другу Эдуарда – Пьеру Гавестону,[19] когда его заключили в тюрьму, и впоследствии этот человек был убит. У Эдуарда не было причин любить Оксфорд. Нынешний король тоже не обделяет Кингз-холл деньгами и своими милостями, и чем больше растет его престиж и власть, тем больше растет Кембриджский университет. Кингз-холл – самый большой и самый влиятельный из всех колледжей и пансионов Кембриджа.

– Многие считают, что существует тайное общество оксфордцев, которые проникли в Кембридж, чтобы попытаться ниспровергнуть колледжи, а когда падут колледжи, вместе с ними погибнет и университет.

– Перестаньте, святой отец! – сказал Бартоломью недоверчиво. – Университет не погибнет без колледжей! Без пансионов – может быть, ведь их больше, и именно в них живет большинство магистров и ученых.

– Задумайтесь, молодой человек! – воскликнул Элфрит; он снова разволновался. – Самые громкие голоса, которые мы чаще всего слышим в университете, раздаются не из пансионов – они принадлежат профессорам пяти колледжей. У колледжей есть собственные здания и собственные земли, а у пансионов – нет. Пансионы зависят от милости города. Стоит владельцу дома заявить, что он желает получить пансион обратно, потому что хочет сам в нем жить, – и пансиону конец, ученые и магистры – не более чем бездомные бродяги. Ходят слухи, что Эдмунд Гонвилл[20] скоро учредит еще один колледж, и епископ Нориджский тоже может это сделать. Колледжи набирают вес в университете, за ними будущее, и чем крепче стоят на ногах колледжи, тем сильнее университет.

– Но студентов хватит и Оксфорду, и Кембриджу, они стекаются со всей страны! – возразил Бартоломью.

Элфрит нетерпеливо покачал головой и продолжил свое повествование:

– Ты слышал россказни о том, что надвигается ужасный мор. Он идет уже семь лет из стран Дальнего Востока и из Европы. Многие утверждали, что он не преодолеет вод, которые отделяют нас от Франции, но он уже добрался до западных земель. Говорят, что вымрут целые деревни, и это знак: Господь карает за грехи рода человеческого. Говорят также, что Господь особенно разгневан на священников и монахов и многие из нас умрут за наши грехи.

– И не без оснований, – пробормотал Бартоломью, вспомнив богатые монастыри и непомерные подати, которыми церковь обложила бедноту.

– Ты не понимаешь сути! – рассердился Элфрит. – Если число духовных лиц катастрофически сократится, наши университеты будут соперничать за студентов. А кто станет их учить, если мы потеряем большую часть преподавателей? Очень многие как в Оксфорде, так и в Кембридже полагают, что к исходу года университетам придется бороться за свое существование. Кембридж меньше и потому более уязвим. Чем слабее Кембридж, тем больше шансов выжить у Оксфорда. Ergo,[21] кое-кто из оксфордцев ведет против нас тайную войну, предвосхищая грядущие события.

– И вы действительно в это верите? – спросил Бартоломью с сомнением в голосе.

– Да, верю. И тебе советую. Я говорил о доказательствах. У нас тоже есть свои шпионы, и мы располагаем бумагами оксфордцев, из которых их намерения следуют весьма ясно.

– Вы говорите «мы», – заметил Бартоломью. – Кому еще об этом известно?

– Я не могу этого открыть, – ответил Элфрит, – потому что мы не знаем, кто в Кембридже заслуживает доверия, а кто может оказаться агентом Оксфорда. Могу лишь сказать, что семеро из профессоров, о смерти которых я упомянул ранее, придерживались того же мнения, что и я, включая сэра Джона и тех двух молодых людей, которым ты пытался помочь в Клере. Эта шпионская сеть не нова – по сути своей, нет ничего плохого в том, чтобы приглядывать за противником, и люди обмениваются сведениями столько же времени, сколько существует университет. Но никаких попыток насилия, не говоря уж об убийствах, у нас не бывало никогда. Несчастный Август знал об угрозе, и его, должно быть, убили из-за подозрения, будто ему стало известно нечто такое, чего, по мнению некоторых, ему знать не следовало.

– Но кто это сделал? Оксфордцы, чтобы ослабить колледжи, или кембриджцы, чтобы он не выдал их секреты?

– В этом-то и загвоздка, Мэттью. Я не знаю.

Бартоломью прищурился.

– С хорошими же людьми вы водите знакомство, святой отец, если считаете их способными на убийство.

Элфрит смятенно вскочил и принялся расхаживать взад-вперед. Бартоломью заметил, что в глазах у него блестят слезы, и пожалел о своем замечании. Элфрит был человек достойный, и Бартоломью не сомневался, что он позволил вовлечь себя в грязный мир политики по благороднейшей из причин и, вероятно, ради того, что он считал благом для университета.

– Ты видел каморку Августа, – некоторое время спустя сказал монах. – Кто-то в ней что-то искал. Тот, кто напал на нас, отбил со стен неплотно прилегающую штукатурку и попытался отковырять половицы. У меня есть одна мысль относительно того, что он мог искать.