Чукотка - [17]

Ветер свистел, гудел и завывал. С какой-то особенной напористостью врывался он в маленькое отверстие капюшона и залеплял глаза.

Мы сразу забыли, где север и где юг и как вообще расположены дома культбазы. Один из нас обнял сзади Лятуге и спрятал за его спиной лицо, второй спрятался за первого, третий за второго.

Гуськом, согнувшись, двинулись мы куда-то в беспросветную тьму. Мы утопаем в снегу, ветер валит с ног. С неимоверными усилиями мы сопротивляемся и медленно, метр за метром, завоевываем улицу.

В голове только одна мысль:

"А вдруг Лятуге собьется с пути, минует жилые дома и пойдет водить нас по беспредельной снежной тундре!.."

Но нет! Ему можно вверить свою жизнь.

Мы бредем, и когда падаем, Лятуге останавливается, ожидая, пока наша шеренга выправится.

Кажется, что мы слишком долго странствуем, что мы давно прошли все жилые дома и теперь действительно плетемся по широкой тундре.

Опять кто-то упал, и Лятуге остановился.

- Наверно, своими остановками мы сбили его с правильного пути! кричит Володя.

Мы идем снова, уже с тревогой на душе. Наконец мы упираемся в стену. С радостью нащупываем дверь, забитую снегом.

Лятуге усиленно начал работать ногами и скоро прокопал вход, но дверь была заперта на засов.

Лятуге в недоумении остановился. Он не посмел стучать, и тогда мы в две пары ног дали знать обитателям этого дома о своем приходе. "Отвалилась" от снежной стенки дверь, и мы с шумом вкатились в сени, словно в берлогу медведя.

- Ка-ако-мэй!* - встретил нас больничный сторож Чими. Он даже забыл нам сказать обычное чукотское приветствие. И лишь спустя некоторое время, когда мы уже отряхивали снег, спросил:

- Вы пришли?

[Какомэй - междометие, выражающее удивление.]

В один голос мы ответили:

- И-и! - что означало: "Да, мы пришли".

Оказалось, что Лятуге привел нас вместо дома учительницы в больницу. Или он сбился с дороги, или не понял нас. Вернее всего, не понял.

Нас встретил врач, еще более, чем сторож, пораженный неожиданностью визита.

- Сумасшедшие! - закричал он. - Да разве можно в такую пургу! Как хотите, а обратно я вас не выпущу: еще потом зададите мне работу обмороженные конечности резать.

- Доктор, вам же все равно делать нечего! - пошутил учитель. Больных-то ведь нет у вас.

Доктор неодобрительно посмотрел на учителя.

Мы разделись и прошли в комнату доктора.

- Ну, друзья мои, должен вам сказать, что ваши шутки с пургой легкомысленны.

- Нет, доктор! - с комсомольским задором возразил Володя. - Это, знаете ли, тренировка. Она необходима. Мало ли что может случиться, а мы не умеем ходить в пургу. Вам тоже, доктор, обязательно надо поучиться. Может быть, и пригодится.

- Ну, довольно, довольно! Вы, батенька мой, не на митинге, чтобы меня агитировать! И, кроме того, ты вот один, как перст, а у меня в Ленинграде жена, как тебе известно, дети. А впрочем... ну вас к лешему!

В комнате доктора уютно, чисто и очень светло. Он добился все-таки лампы-"молнии".

Стол засыпан картами. Доктор раскладывал пасьянс.

Собирая карты, он сказал:

- Не сошлось, знаете ли!

- Что не сошлось, Модест Леонидович?

- А так, свои домашние, семейные дела!

Доктор снял очки, засунул их в футляр и пошел распорядиться о кофе.

Как ни интересно было побродить в непогодь, но приглашение врача переночевать у него мы приняли с удовольствием.

В теплой комнате мы сидели вокруг стола и с наслаждением пили замечательный кофе, закусывая коржиками и хворостом докторского изготовления. Наш доктор слыл на культбазе изысканным гастрономом. С ним мог соперничать только лишь пекарь китаец.

На культбазе не было настоящего коровьего молока. По нем, однако, никто не скучал, а доктор сделал даже изобретение. Он брал сгущенное молоко, добавлял в него уксусной эссенции и целыми часами взбивал: получалось нечто вроде настоящей сметаны. Каждый старался снискать докторское расположение, в противном случае он оставался надолго без блинов со сметаной.

- Да ведь Лятуге тоже небось хочет закусить! - спохватился доктор, любивший этого глухонемого парня. - Постойте, я сейчас его притащу сюда.

Доктор вышел из комнаты.

Спустя несколько минут он возвратился растерянный и, стоя в дверях, сокрушенно сообщил:

- Вот дитя природы! Ушел ведь! Один! Подумать только!

Действительно, Лятуге заключил, что ему больше здесь делать нечего, и ушел в школу. Одному идти было гораздо лучше: по крайней мере никто не тянул сзади.

За окном бушевала пурга. Приятно было сидеть в тепле. А ведь часто пурга застает каюров в дороге! Тогда каюр подставляет щеку под ветер и покрикивает на собак. Направление ветра служит ему компасом.

- Да, страшная вещь стужа, - начал доктор. - Во время германской войны я служил военным врачом. И вот однажды зимой - было, как сейчас помню, двадцать шесть градусов мороза - в госпиталь привезли мне сразу восемнадцать обмороженных солдат. Вы, должно быть, не знаете, что в старой армии в валенках не разрешалось ходить. Мороз, не мороз, а топай в кожаных сапогах. Назывались они "голые сапоги". Разрезали солдатам сапоги, сняли; смотрю - ноги чернеть стали. Делать нечего, надо ампутировать. Вот досталось работенки! Да ведь это не в настоящих больничных условиях, а в полевом госпитале! Как вспомню про эти ноги, так от мороза подальше, закончил доктор.