Чудовище Франкенштейна - [55]
Другой бы на месте мясника лишь утвердился в своих подозрениях, но он, наоборот, окончательно успокоился.
— Моя фамилия — Бишоп. А прозвище — Живодер.
Он протянул мне руку. Свежая кровь не скрывала сеть шрамов, расчертивших его кожу, — шрамов, способных соперничать с моими, и обрубок большого пальца. Заметив мой пристальный взгляд, Бишоп усмехнулся и показал обе руки еще и Лили. Указательный палец на второй тоже был без первой фаланги.
— Руки мясника ни с чем не спутать, — гордо заявил он. — У масонов есть свое тайное рукопожатие, а у нас свое: мы шевелим культяпками. — Мясник пощупал то, что осталось от большого пальца. — Пока есть чем упереться в рукоятку ножа, без работы я не останусь.
Он прошагал к своему набору ножей и выбрал самый большой.
— Вы занимаетесь этим каждый день? — спросила Лили. Другая женщина, или даже мужчина, возможно, упала бы в обморок при виде всей этой крови. Я не знал, восхищаться ли ее самообладанием или, напротив, страшиться его.
— Да, мисс, и, как видите, нередко даже по ночам.
Он подтащил к только что поднятой туше большой жестяной чан и распорол ножом грудную клетку. Выверенным движением левой руки подхватил внутренности, а правую засунул поглубже, нащупал печень и выдернул ее наружу. Затем пронзил ножом диафрагму, достал сердце, легкие и вывалил потроха в чан.
Орудуй Джек кинжалом столь же умело, что он обнаружил бы внутри меня? В глазах потемнело, и все поплыло: даже пришлось ухватиться за деревянную рамку со свежей тушей. Но Бишоп решил, что я наклонился ближе, поскольку меня заинтересовало его ремесло.
— Знатоки говорят, это целое искусство. Один неверный надрез, — он показал на кишки, — и перетравишь половину клиентов. Конечно, я стану отпираться — скажу, что это кладовщик виноват.
— А что вы делаете, — спросил я, голова у меня еще кружилась, — с обрезками?
Я шагнул ближе к чану. Недавно я жестоко поиздевался над двумя людьми, хотя мог прикончить их парой ударов. Возможно, судьба привела меня сюда, чтобы напомнить о том, кем я был на самом деле.
— Да почти все идет в ход, — ответил Бишоп. — Из жира варят мыло, из голов и ног — клей, шкуры дубят, а кости перемалывают на удобрения. Остатки выметают через вон то отверстие и смывают в реку.
Сбросив капюшон, я нехотя запустил обе руки в липкую, остывающую массу, не думая о том, что безнадежно испачкаю рукава и перед рубашки. Я вытащил огромное сердце с торчащими из него венами и артериями. Казалось, оно вот-вот забьется.
— А что вы делаете с органами?
— Некоторые считают их лакомством. Но, по-моему, вы клоните к чему-то другому.
Лили рассмеялась, правда беззлобно:
— Да-да, расскажите, куда вы клоните, Виктор. Поведайте Живодеру Бишопу, что порой случается с органами. Покажите ему.
Бишоп попятился, держа перед собой нож.
Бросив сердце в чан, я скинул плащ. Я позволил рассмотреть свое лицо, потом задрал рубашку и выставил грудь. Я не знал, пропиталась ли кровью повязка на спине.
— Меня разрезали и чем-то начинили. Хотелось бы понять чем именно.
Бишоп с благодарностью присвистнул и ухмыльнулся:
— А работка-то неряшливая. Но все равно я не прочь познакомиться с мясником, который это сделал.
— Это был не мясник, сэр, — возразила Лили, — а его отец. Медик. По крайней мере, так утверждает Виктор. Это возможно? Или он просто врет, чтобы понравиться? Некоторые мужчины очень странно ухаживают.
Бишоп насупился.
— Я плохо разбираюсь в ухаживаниях, мисс. А на ваш вопрос отвечу: такому невежде, как я, кажется возможным все что угодно.
Он поднял бычье сердце и взвесил его на ладони.
— Все же великовато, даже для вас. Но есть мысль насчет свиней.
— Свиньи? — Лили рассмеялась. — Виктор, вы будете искать трюфели и разбогатеете!
Я посмотрел на свои руки, потом на туши, головы и глаза, тоже вопросительно взиравшие на меня. Я пришел сюда, чтобы поразить самого себя, воплотить истины, о которых я лишь читал в дневнике отца, в кровавую реальность… Что же я хотел выяснить? И что подумал бы Уинтерборн, очутись он здесь этой ночью? Что он подумал бы обо мне?
Внезапно я опустил рубашку и набросил плащ. Его нижний край был насквозь мокрым от крови.
— Нам пора, — сказал я.
— Уже? — удивился Бишоп. — Но вы даже не сказали, зачем приходили.
— Сказали! А вы так и не ответили! — Лили скомкала белое кружево на животе. — Вы не знаете какого-нибудь врача?
Мясник уставился на нас, переводя взгляд с Лили на меня и снова на нее.
— Вряд ли кто-нибудь обрадуется вам в столь поздний час. Пройдите три квартала до таверны «Бойцовый петух». Скажите, что Живодер Бишоп велел вас накормить и приютить. А завтра в полдень сходите на Хай-стрит и спросите доктора Фортнема.
Я благодарно кивнул и махнул Лили. Когда она вышла, Бишоп схватил меня за руку и притянул к себе.
— Скажите, — настойчиво потребовал он, — что с вами произошло на самом деле?
— Не знаю.
Он ухмыльнулся:
— Ладно, все равно славная шутка. Свиное сердце, вот уж точно!
В сарае за «Бойцовым петухом», куда нас отвели, есть соломенный тюфяк, одеяло и даже огарок. Правда, нет тазика и воды, чтобы смыть кровь с рук, но никакой воды не хватит для того, чтобы оттереть их дочиста.