Эрриэз отчаянно замотала головой.
— Ты что, — в ужасе спросила она, — сможешь СЪЕСТЬ ее после того, как она так доверчиво посмотрела тебе в глаза?
Конан уставился на девчонку с таким искренним недоумением, что я прыснул. Я-то знал, что Конан начисто лишен сентиментальных чувств. Если он голоден, он убивает и ест. По-моему, это разумно. Он же делает это не ради своего удовольствия.
Но Эрриэз пришла в ужас. Она вцепилась в его руку и стала умолять, чтобы он не трогал это первобытное чудовище, которое глазело на нас из недр болота и бессмысленно шевелило жабрами.
— Ладно, хорошо, — удивленно согласился Конан. — Интересно, как она тут живет, эта тварь? Рыбы же не водятся в болоте.
— Может быть, это водяной? — предположил я. — Или болотный дух. Родственник… гм… одной нашей знакомой…
Эрриэз метнула на меня яростный взгляд. Уловив в ее мыслях отчетливое желание утопить болтливое порождение пустыни в болоте при первой же возможности, я замолчал, справедливо предположив, что «болтливым порождением пустыни» могу быть только я.
Но Конан не обратил внимания на мой намек. Он тихонько присвистнул, как будто встреча с нечистью могла быть для него чем-то неожиданным.
И тут рыба сложила свои прозрачные серовато-розовые губы в трубочку и свистнула в ответ. Конан чуть в лужу не свалился.
— Ничего себе, — сказал он и свистнул снова. Рыба высунулась из воды почти до половины и лихо выдала ответную трель, после чего вяло шлепнулась назад. Конан захохотал.
— Здорово! — крикнул он. — А мне это нравится.
И он просвистел начало кабацкой песенки. Рыба воспроизвела ее в точности. Эрриэз, видя, что животному больше не угрожает опасность быть съеденным, бледно улыбнулась.
— Я узнала ее, — заявила она. — Это Свистящая Рыба. В древности их водилось здесь много, а теперь, похоже, только эта и осталась. Ее зовут Лагуста.
— А кто ее так назвал? — поинтересовался я. — Я к тому, что странное имя для рыбы — Лагуста.
— Персонально эту рыбу никто не называл, — пояснила Эрриэз. — Это их родовое имя. Я думаю, мы первые и последние люди, которые ее встретили.
Я иронически посмотрел на Эрриэз, когда она произнесла слово «люди», но вовремя спохватился. Ведь утопит же, как пить дать.
— Давайте возьмем ее с собой, — предложил Конан. — Славная какая рыбешка Лагуста. Я обучил бы ее хорошим песенкам, и по вечерам она услаждала бы наш слух.
Под «хорошими песенками», как я понимаю, Конан подразумевал разные кабацкие напевы, от фривольных до псевдо-воинственных.
— Лагуста наверняка погибнет в неволе, — твердо произнесла Эрриэз. — Полагаю, что ее родичи именно так и были истреблены. Люди пытались приручить Лагуст, держали их дома в кадках и бассейнах, но из этого ничего не вышло. Бедные животные погибали от тоски.
— Жаль, — искрение сказал Конан. — Мы могли бы хорошо продать ее за Черной рекой и без особых трудностей найти себе место на корабле. Но если это невозможно… — Он вздохнул. — Что ж, прощай, Лагуста.
Он провел пальцем по носу скользкой твари, и я готов поручиться, что она зажмурилась от удовольствия.
Глава четвертая
Наконец на суше
На четвертый день пути мы добрались до края болота. Увидев нормальные, не искривленные и не иссушенные деревья, я так обрадовался, что даже не вспомнил, до чего же я ненавижу лес. В конце концов, плохо все, что не пустыня, но лес все-таки менее плох, чем болото.
Мы побрели по тому, что давным-давно являлось дорогой. Сейчас это была еле различимая среди густой зелени просека, заплетенная ветвями. Удивительное дело, ведь не лианы же, не буйная южная растительность джунглей, а довольно чахлые кусты и невыразительные деревца, — и все же им удалось разрастись во все стороны и создать плотную непроходимость! Создавалось такое впечатление, что лес с отчаянной радостью пожирал последние следы человеческого пребывания, уничтожая самую память о дороге и людских селениях.
Мы вышли в путь рано, еще по росе, и через три часа я понял, что напрасно обрадовался солнышку. Оно начало припекать, и от травы пошел пар. Мне стало казаться, что кому-то взбрело в голову сварить нас прямо в «одежде». Снять плащ не представлялось никакой возможности из-за разнообразных насекомых, которые чрезвычайно обрадовались приятному сюрпризу в виде трех сытных обедов. Не знаю, как выглядел я, но Конан напоминал ходячий оводовый смерч.
Я поскользнулся и растянулся на дорожке. Возле самых глаз в крошечной и очень уютной лужице я увидел головастиков. Этакие маленькие нежные создания, черненькие и веселенькие. Лужица была вполне ими обжита, и я видел, как хорошо им у себя дома. Мне показалось, что я заглянул в чье-то окно, за занавеску, и увидел то, что видел всегда в таких случаях: мир, покой, горящую лампу, гудящий камин — словом, все, о чем ностальгически мечтают бродяги, пока они бродят и всего этого не имеют. Что случается с бродягами после обретения вышеназванных благ — другой разговор. Мы с Конаном пока что этих благ не обретали.
Конан остановился и обернулся ко мне. Он увидел, что я лежу и с самой завистливой мордой глазею на головастиков.
— Устал, Кода? — спросил он.
— Смотри, Конан, — ответил я, увиливая от прямого ответа. — Головастики. Может быть, они поющие?
