Я прикинул расстояние от нас до дерева — скоро ли обещанный привал. Получалось, что не очень скоро.
Когда мы поравнялись, наконец, с деревом и уже осматривались на ходу в поисках дров и кольев, поднялся ветер. Дерево зашумело. Деревья любят преувеличивать. Их чуть тронешь, а они уже шумят, пытаются произвести впечатления. Хотя в целом деревья, насколько я их знаю, не трусливы, от опасности не бегают. И не только потому, что не могут. Вот тут я могу хоть на что поспорить.
Так вот, паше дерево зашумело и, как мне показалось, запело на разные голоса. По стволу пробежала хроматическая гамма — от самых низких нот до самых высоких — и оборвалось яростным визгом. Ствол затрещал и начал раскрываться, как саркофаг, поставленный вертикально. Медленно разошлась кора, обнажилась полая сердцевина, и перед нами предстала высокая темная фигура.
Если судить по внешнему облику, это был человек, уже немолодой, очень крепкий, облаченный в темно-синий балахон, перетянутый четырьмя поясами, последний из которых, серебряный, сползал на бедра. Впрочем, какой из него человек? Разве человеку придет в голову спать стоя, да еще внутри дерева? Он стоял неподвижно, скрестив руки на рукояти большого меча, и глаза его были закрыты.
— Так вот чего нам не хватало, — пробормотал Конан.
Существо раскрыло глаза и тут же снова опустило веки. Но я почувствовал, что теперь оно наблюдает за нами, внимательно, с недобрым интересом.
Ветер снова зашумел в высоте. Существо вздохнуло и сделало шаг вперед. Потом еще один.
Бесцветный голос произнес:
— Ты Конан из Киммерии явился сюда незваным и творишь беззакония. Ты умрешь.
Существо протянуло руку и, не глядя, указало на моего Конана. Я похолодел. Кем бы оно ни было — чародеем, духом дерева, оборотнем — человеку против него не выстоять. Я даже присел от волнения и крикнул:
— Беги! Конан сказал:
— Все в порядке.
Он даже не посмотрел на меня. Холодными синими глазами он разглядывал вылезшее из дерева чудище, которое было, с моей точки зрения, тем более жутким, что, за исключением некоторых неуловимых черт, очень напоминало человека.
«Убьет… Оно убьет его!» — в панике подумала Эрриэз.
«Без тебя тошно», — мысленно огрызнулся я.
Чародей поднял меч, и я услышал визг. Я обернулся. Эрриэз стояла, крепко сжав зубы, но голос был ее. Никогда раньше не слышал, чтобы визжали про себя. «Хорошо, что Конан не умеет читать мыслей», — подумал я, уже в который раз.
Киммериец обнажил меч. Сталь радостно вылетела из ножен, и над холмом зазвенела высокая певучая пота. Так звучал бы голос молодой девушки, если бы ей вздумалось запеть боевую песню какого-нибудь дикого племени, в которой и слов-то нет, один только яростный клич.
Песня утонула в лязге металла. Я бросился к Эрриэз, потому что вдруг понял, что стою слишком близко к сражающимся, и для меня это может плохо закончиться. Позаботившись, таким образом, о себе, я стал переживать за Конана.
Синий чародей был выше его на целую голову, и меч его был длиннее, чем у моего друга. Конана такие мелочи не смущали. Но негодяй, который отсиживался в дубе, мог пустить в ход магию, а это было гораздо хуже.
— Эрриэз, — сказал я, — ты можешь что-нибудь сделать?
Ее нечесаные желтые перья взметнулись из-под чепчика, так резко она мотнула головой.
— Очень сильный защитный наговор. Не пробиться. Он заговорен от мужчины, женщины или ребенка, от всякой нечисти, от белой и черной руки…
Девушка вглядывалась в высокую фигуру с мечом, которая наступала, все время наступала, методически и хладнокровно пытаясь убить Конана. Больше это чудище, похоже, ничем в жизни не интересовалось.
Эрриэз, слегка щуря глаза, перечисляла наложенные на него заклятия, считывая их с чародея, как с листа бумаги.
— … От живых и от мертвых, от порождений болот, рек и озер, и водных ключей из-под земли; от детей леса, луга и поля и человеческого жилья; от дикого отродья безводной пустыни…
Мы переглянулись. Эрриэз покраснела, как будто ляпнула что-то неприличное. Вечно меня называют «отродьем». Слов других нет, что ли? И все-таки приятное чувство шевельнулось во мне: я, стало быть, представляю опасность, если даже на Боссонских топях меня не забыли включить в заговор.
— Чему ты радуешься? — укоризненно сказала Эрриэз. — Тщеславный ты, Кода. Теперь и ты не сможешь помочь…
— Сила не только в магии, — проворчал я. — Магия — это как лук со стрелами. Лишь бы в руки попала, а там уж любой дурак сумеет выстрелить.
— А что у тебя есть, кроме магии? Без нее ты ничто. Так, зверек, не лучше тушканчика.
За «тушканчика» она еще схлопочет — в другом месте и в другое время. Пока же я ограничился тем, что посмотрел прямо в ее бесстыжие глаза и небрежно заметил:
— Кроме магии, дитя мое, существует еще ум. Она уже собиралась сказать, что ум, может быть, где-то и существует, только не в моей лопоухой башке, но вместо этого вдруг вскрикнула:
— Он же ранен!
Медлить больше было нельзя. Я сказал:
— Ты слышала пение перед началом боя? Она кивнула.
— Кто это пел?
— Меч Конана, Атвейг — таково ее имя. Это не мужчина, не женщина, не ребенок… Она не живая, но и не мертвая…
Как бы подтверждая мои слова, Конан неожиданно нанес чародею сильный удар и задел его, потому что раздался злобный крик.
