Чудовище - 2 - [14]

Правда, за бачками оставались еще двое: Чудовище и Пак Хитрец. Но их не было видно сверху, они притаились за опрокинутыми широченными крышками.

Чудовище приглядывалось, прислушивалось. Теперь ему было понятно, кто тарахтел в небе там, возле дыры, ведущей в берлогу Отшельника. Но и оно не знало, чего ждать от этих посланцев небес. Думало, вот спустятся, выйдут, а там и видно будет, что к чему и что почем. Хитрец помалкивал, жался к холодному баку. Он только прочухался и не все понимал.

Машины не спустились на землю. Повисели, повисели и медленно, поднимая еще больший ветер, почти ураганный, сорвались с места. Лишь одна осталась. Но и она приподнялась чуть повыше, сбросила черненький бочонок - прямехонько к трибуне.

Бочонок упал беззвучно. Из него что-то разлилось, растеклось... И вдруг полыхнуло огнем - стена пламени взмыла вверх, но через секунду осела.

Боковым зрением Чудовище видело, что и в поселке повсюду: и справа, и слева, и в глубине - что-то полыхает, горит, дымится. Но оно не могло оторваться от зрелища, которое лишало воли, притягивало к себе и вместе с тем вселяло в душу нечто большее, чем просто ужас. Посреди растекающегося огня стояла утесом бордовая трибуна с привязанным к ней папашей Пуго. Она медленно, но уверенно занималась. Языки пламени колыхались, то скрывая папашину фигуру от глаз, то открывая ее. Истошно визжал, совершенно не своим голосом, котособаченок ему некуда было спрыгнуть, кругом бушевал огонь.

- Папанька!!! - заорал вдруг Пак. И выскочил из-за укрытия. - Папаня!!!

Но дым уже занавесил все. Лишь пробивалось негромкое, еле слышное:

- Гы-ы! Гы-ы-ы!!!

Собиравшаяся уже улетать машина подправила к бакам, снизилась - не больше трех метров отделяли ее от земли. Высунувшийся ствол нащупал орущего Пака.

Но выстрелить из машины не успели - Чудовище резко подпрыгнуло вверх, уцепилось за маленькое зелененькое крылышко, машину качнуло, ствол спрятался, раза два или три выстрелив. Но все мимо.

Пак стоял с разинутым ртом и смотрел, как машина резко поднимается вверх, унося с собой цепкое и бесстрашное Чудовище.

А может, у них так и запланировано было? - подумалось ему. - Черт его знает, поди разберись.

Он не стал разбираться. Он первым делом подобрал свою железяку. А потом пошел поглядеть, во что превратился папанька.

Сгоревшая трибуна обвалилась, и ничего нельзя было разобрать - где что, где папанька, где доски, где Пипка... Только синенькая телогрейка, пошитая из несгораемого материала, дымилась посреди угольев. Но голубей мира на ней не было видно, наверное, выгорели вместе с нитками, которыми их вышивали.

Эда сидела на дубовом табурете, уперев лапы в бока, - победительницей сидела.

- А чего я вам говорила, а?! - торжествующе поучала она Мочалкину-среднюю и Мочалкину-старшую. - В подпол надо было прятаться, вот и вся наука! Дуры - вы и есть дуры!

Мочалкины согласно кивали. Инвалид Хреноредьев лежал на полу. Он был несокрушим.

- Первым делом надо Бубу посадить в подпол, - сказал он, - чтоб умных людей слушал, ядрена тарахтелка!

- Да хрен с ним с Бубой! - заявила Эда. Инвалид взъерепенился.

- Чего-о?! Ты на кого тянешь, Огрызина?!

Та не стала обсуждать с Хреноредьевым такие сложные проблемы, а просто спихнула его самого в подпол, вильнула слегка своим тюленьим хвостиком. И инвалид загремел! Так загремел, как сорок тысяч других инвалидов греметь не могут! Только минут через десять изнизу раздался его приглушенно-удивленный голос:

- Вот его едрена-матрена! Извиняюсь, стало быть!

Приблудшего Бубу Чокнутого били все вместе. Даже соседи присоединились и отвешивали Бубе тумаки. Но тому, видно, было уже все равно. Да и Буба ли это был?! Никто так и не смог выяснить столь важный факт толком.

Длинный Джил сидел на земле, за хлевом, тихо подвывал сокрушался, что не смог спасти папашу Пуго, а ведь знал, добром дело не кончится, и почему ему Бог не дал языка - он бы все им растолковал, все бы разъяснил. Да поздно!

Пак тоже пришел к Эде. Он уже побывал на месте их с папанькой хижины. Но там было все выжжено - ни стен, ни заборчика, - ровненькая насыпь угольков да пепла. Куда еще деваться?!

Огрызина погрозила Паку кулаком.

- Гляди у меня, молокосос! Я те поугрожаю еще! - она была отходчивой бабой.

Бегемоту Коко сломали три руки. Но он не тужил.

- Заживет к следующему покаянию, братишки. Все ништяк!

Бубу он бить не стал - себе больней.

Трезвяк пришел последним. Он был возбужден до предела. Но страха в нем уже не было. Лицо горело.

Брови грозно супились.

- Две трети поселка выжгли, суки! - сказал сходу.

- Ого! - подал голос из подпола Хреноредьев, - Едрит твою!

Остальные сидели с разинутыми ртами. Хотя и ждали погрома, но никто такой жестокости от туристов не ожидал, разве они виноваты в чем-то, посельчане-то! Ведь нет же, не виноваты! Хотя и кто разберет, может, провинились, сами того не ведая.

Бубу Чокнутого забросили в хлев. И его там со сладострастием вылизывали детеныши Эды Огрызины. Буба не сопротивлялся. Ему было все равно. Он лежал и вспоминал, как прекрасно жилось там, за барьером. Вколешь себе порцию ширева и балдеешь, витаешь в ином мире, в котором все прекрасно и сказочно, в котором существуют такие цвета и запахи, каких отродясь не водится на земле, в котором ни к чему жратва, выпивка, развлечения, бабы и, уж само собой, работа! А что здесь? Здесь все погано! И наплевать, что выжгли поселок! Выжгли, значит, его и надо было выжечь! Да не на две трети, как говорит этот недоумок Трезвяк, а полностью! Со всеми этими обалдуями! Так размышлял Буба Чокнутый, лежа в хлеву посреди выродков, слизывающих с него кровь. И от этих дум Бубе становилось легче.