Чудо на Гудзоне - [90]

Думаю, мама продолжала бы жить богатой и насыщенной жизнью, если бы в декабре 1998 года ей не поставили диагноз – рак прямой кишки.

В тот день, когда мне сообщили об этом, я заканчивал полетный план на MD-80 в Питтсбурге – и сразу же пересел на рейс до Далласа. Мама знала, что смертельно больна, и прямо сказала об этом. Это стало потрясением для нас. Ей был всего семьдесят один год, и ни разу за всю свою жизнь она серьезно не болела. Она была родом из семьи долгожителей. Ее отец дожил до девяноста четырех лет, а мать – до ста одного года.

Но мы приняли уготованное ей судьбой, и в последние недели жизни мамы я много разговаривал с ней о нашей жизни, о ее мечтах в отношении Кейт и Келли. Она говорила, что почти ни о чем не сожалеет. С ней, в отличие от отца, я смог попрощаться. Мама после постановки диагноза прожила всего месяц. Так, уже во второй раз за несколько лет, мы понесли душераздирающую утрату. На этот раз я ощущал все те же чувства, что и после смерти отца – за исключением гнева.

Все это не прошло для меня бесследно.

В те три года, что разделяли гибель отца и смерть мамы, она переносила суровые испытания. Но бывшая школьная учительница научила себя получать от жизни максимум и быть настолько счастливой, насколько это возможно. Я стал еще больше восхищаться ею за то, как она не поставила на себе крест, став вдовой.

Я не думал о ней в кабине рейса 1549, но ее воля к жизни всегда служила мне источником вдохновения.

Лорри и я сожалеем о том, что мои родители не дожили до того времени, когда могли бы своими глазами увидеть, какие события явились результатом рейса 1549. Эта катастрофа напугала бы мою мать и дала ей повод для сильных эмоций. И, конечно, в итоге она была бы вне себя от радости. Она бы плакала от счастья. А отец мог бы мной гордиться.

Когда я только начинал летать, мама всегда просила меня помнить о безопасности. «Летай пониже и потише», – говорила она. Я закатывал глаза. Эта сценка напоминала эпизод из комедийного сериала.

Я сказал ей, что летать «пониже и потише» не так безопасно, как летать высоко и с разумной скоростью. Она это понимала, но слова «летай пониже и потише» стали для нее способом призвать меня быть осторожнее. Это было ее всегдашнее маленькое напутствие.

15 января мы определенно летели над Гудзоном достаточно низко. Из-за отсутствия тяги двигателей мы еще и замедлялись. Могу представить себе, что мама отпустила бы комментарий примерно в таком духе: «Оказывается, ты умеешь летать и пониже, и потише, не так ли?»

Думаю, отец подвел бы итоги рейса 1549, сказав мне нечто вроде: «Похоже, ты хорошо усвоил свои уроки. Ты стал мастером в деле, которое любишь, и это себя окупило. Ты сделал доброе дело».

Не уверен, что ему пришлись бы по нраву все эти восхваления, которыми осыпали меня. Люди его поколения не раз оказывались в сложных ситуациях и не ударяли лицом в грязь. Его современники победили во Второй мировой войне и по большей части делали это скромно, не устраивая из этого культа собственной личности. Думаю, папа гордился бы моими достижениями, но четко расставил бы акценты в происшествии: я хорошо сделал свою работу. Как и многие до меня.

Мы с отцом любили друг друга и были близки – на свой собственный, немного неловкий лад. Но мы не были близки в той мере, как мне того бы хотелось. Дело было в темпераменте – его и моем. Мы оба были молчаливыми стоиками. Не слишком делились личными чувствами. Многое держали в себе.

В нашем доме не было никаких воплей и криков: мы были для этого слишком вежливы и сдержанны. Это обеспечило нам с сестрой спокойное детство, но у этого покоя была и оборотная сторона. Хотя мы наслаждались обществом друг друга, эмоции каждый в основном держал при себе. Мы нечасто говорили о личном. Когда я стал старше, какая-то часть меня восхищенно завидовала большим этническим семьям, где люди постоянно ссорятся, и это для них едва ли не способ демонстрировать любовь. Я рос не в такой семье, где все вечно возмущаются и делают громкие драматические заявления. Не поймите меня превратно. Это было замечательно – жить в таком мирном доме. Но временами он казался чуточку слишком бесстрастным.

Думаю, стремление к уравновешенной семейной жизни у меня в крови. Я старался расширять свои границы и выходить за рамки стереотипов в общении с дочерями, быть более открытым эмоционально. И по-прежнему над этим работаю.

Кейт и Келли были малышками, когда умерли мои родители, и я жалею о том, что мои мама и папа не дожили до той поры, когда смогли бы увидеть, какими чудесными девушками они стали. Я пытался внушить им ценности своих родителей и вижу, что девочки многие из них приняли.

Мои дочери также обладают качествами и талантами, которые присущи им от природы. Дело не в том, что мы с Лорри научили их чему-то или хотя бы указали путь. И после рейса 1549 некоторые из этих качеств стали для меня очевиднее.

Кейт, к примеру, в высшей степени уверена в себе. Когда мы с Лорри размышляем о том, как комфортно Кейт наедине с собой, мы иногда говорим, что хотели бы стать такими, как она. Кроме того, Кейт, которой сейчас шестнадцать, очень целеустремленная и веселая; она сознательно относится к учебе. Она всегда хотела быть ветеринаром и ни разу не усомнилась в этой профессии.