Чудо десяти дней - [77]

— Я устал от всех поездок.

— Нет, я вовсе не предполагаю, да и не могу рассчитывать, будто ты уляжешься на спину там у себя, в квартире, — проворчал пожилой господин, потянувшись за кофейной чашкой. — Я тебя хорошо изучил и знаю, что ты запрешься в этом логове наркомана, в твоем так называемом кабинете, и больше я тебя не увижу. Вот как! И наденешь свой старый, потертый, прокуренный пиджак!

Эллери улыбнулся:

— Я же тебе сказал. Я начинаю работать над книгой.

— Когда?

— Прямо сейчас. Сегодня. Этим утром.

— И откуда у тебя только энергия берется… Почему бы тебе не обзавестись новым пиджаком? Вроде тех, которые ты надеваешь, занимаясь своими деликатными расследованиями.

— Новый пиджак, зачем? Этот пиджак часть меня самого.

— Когда ты начинаешь отшучиваться, — огрызнулся его отец и поспешно поднялся из-за стола, — то всегда замыкаешься в себе. Ладно, до вечера, сынок.

* * *

Итак, мистер Квин снова входит в свой кабинет, закрывает дверь и готовится приняться за работу. Он опять — автор будущего романа. Он опять в своей стихии.

Заметим, что этот процесс подготовки к «зарождению» книги технически отличается от подготовки к ее вынашиванию. Позже, в последних стадиях, нужно будет проверить состояние пишущих машинок и почистить их, поменять в них ленты, наточить карандаши, проследить, чтобы чистая бумага находилась на точно выверенном расстоянии от руки, — для чего требуется внимание и предельная аккуратность, — а заметки и черновики располагались под острым углом к пишущей машинке, и так далее. При зачатии книги ситуация совершенно иная, о чем можно только сожалеть. Даже допуская, что голова автора полностью загружена идеями и образами и в ней поблескивают искорки нетерпения, никакой потребности во вспомогательных материалах или заботы о рабочем месте у него нет. Их заменяет ковер и его жалкое «я».

Что же, понаблюдаем за мистером Квином в его кабинете в это прекрасное раннее августовское утро, через год после раскрытия дела Ван Хорна.

Он воодушевлен и полон творческой энергии. Он расхаживает по ковру, словно генерал, выстраивающий свои интеллектуальные «вооруженные силы». Его брови не нахмурены. Его взгляд немного напряжен, но вполне доброжелателен. Его ноги никуда не торопятся и легко ступают. Его руки спокойны.

А теперь поглядим на него через двадцать минут.

Его ноги подгибаются от усталости. У него дикий, блуждающий взгляд. Его брови все время хмурятся. Руки беспомощно сжаты в кулаки. Он приклоняется к стене, мечтая прикоснуться к чему-то холодному. Бросается к креслу, устраивается на его подлокотнике и стискивает руки между коленями, словно в мольбе. Вскакивает, набивает трубку, откладывает ее в сторону, закуривает сигарету, дважды глубоко затягивается, но она гаснет и остается зажатой губами. Он грызет ногти. Чешет голову. Щупает десны и нёбо. Щиплет себя за нос. Засовывает руки в карманы пиджака. Пинает кресло. Смотрит на заголовок утренней газеты, лежащей на столе, но тут же героически отводит взгляд. Подходит к окну и вскоре начинает интересоваться научными аспектами движения бабочки, ползущей по натянутой оконной сетке. Вытаскивает из правого кармана табачные крошки, скатывает их в комки, заворачивает эти комки в листок бумаги, случайно оказавшийся в том же кармане, снова развертывает листок и глядит на него.

На нем написано:

«Ван Хорн

Норд-Хилл-Драйв

Райтсвилл».

1

Эллери сидел у себя за столом. Он положил листок бумаги на промокашку, наклонился, оперся руками о стол и перечитал адрес.

«Ван Хорн. Норд-Хилл-Драйв, Райтсвилл».

Вот и все, что осталось от дела Ван Хорна.

Теперь он вспомнил встречу с Говардом, почти год тому назад.

На нем был все тот же старый, прокуренный пиджак. («Надо же, с тех пор я его ни разу не надевал»)

Он дал Говарду денег на дорогу домой и спустился с ним. Говард поймал такси, они обменялись рукопожатиями, и лишь тогда до Эллери дошло, что он не знает, где тот живет. Оба посмеялись над этим, Говард вырвал листок бумаги из блокнота в черной обложке, лежавшего в кармане пиджака Эллери, и настрочил свой адрес.

Вот он, этот листок.

Эллери попрощался с Говардом, поднялся к себе, подумал о Райтсвилле и, наконец, переложил листок бумаги в карман своего прокуренного пиджака. Там он и находился все время, потому что на следующий день Эллери повесил пиджак в шкаф и больше его не доставал.

Все давно прошло.

Присмотревшись к мелким, четко выгравированным буквам, он как будто вновь увидел Говарда и Салли, Дидриха, Уолферта и старуху. И подумал о них.

Бабочка слетела на стол и уселась на слово «Ван», решив не покидать уютное место. Эллери вытянул губы и подул на нее. Бабочка вспорхнула, а листок бумаги перевернулся.

Что-то было написано на обороте!

Тот же мелкий, похожий на гравировку почерк. Но здесь им была исписана вся сторона листка.

Эллери сел и с любопытством взглянул на запись.

Почерк Говарда. Записная книжка в черной обложке. Но это были не адреса и не номера телефонов. Целая страница убористого текста. Предложение за предложением.

Дневник?

Он начал с середины фразы:

«…какие глупые, ласковые прозвища он изобрел для С, хотя у него хватает такта не употреблять их на людях. Только когда ему кажется, что они одни. Почему меня это так раздражает? Хотя в его годы… Ну, будь же честен до конца. Ты ведь знаешь, почему… Но до чего же это чертовски глупо… До свадьбы он называл ее Лиа… Именно так, Лиа!!! Я видел, как он писал это имя в своей полной чувств записке. Если… а затем, после свадьбы, — Саломина. Откуда он их взял?!! Такие остроумные имена, великий Дидрих Ван Хорн. И такие таинственно робкие. Саломина — Салли — Сал, нелепые усовершенствования, и чем, черт возьми, было плохо ее настоящее имя? Мне нравится Сара. Я знаю, мне пора с этим кончать. О ней нельзя даже писать. Это его право и ее. Кончай поскорее, Говард, ложись спать и постарайся уснуть».