Чудные зерна - [43]

А там не шибко читать любители — под сукно, и делу конец. Писарь-то подождёт-подождёт и дальше царапает, так до губернатора дописался. А тот письма и не видал вовсе, секретарчишко сначала глядел — стоит ли их превосходительству докучать? А как про кошку-ведьму узреет в доносе-то, усмехнется: «Помешанный, видать, нацарапал».

Да в корзинку и бросит.

А писарь уж остановиться не может, дописался, что кошка чёрная повсюду мерещится. Как-то вечером лежал на кровати и видит — из подполья, через дырку, куда кот его лазил по надобности, чёрная кошка вылезла, глаза сверкают. Повернулась круг себя и… встала веред ним цыганка молодая, та самая кузнецова сестра. Напустилась на писаря:

— Ах ты, крючкотвор, душа бумажная, пошто мово Ваню порочишь доносами? Гляди, худо будет. А чтоб не забыл ты слова мои, получи-ка отметину!

Подошла да со всего маху писарька шлёпнула по щеке. Вскрикнул он, глядит — ночь-то прошла. По сторонам посмотрел — нет никого, а щека-то горит. Подошёл к зеркалу, ахнул — на щеке пять царапин, будто кошка когтями оставила. Взвыл писарёк, на улицу выскочил. Бабам у колодца про кошку-ведьму, про цыганку сказал, а те ему:

— Про каку таку кошку бормочешь, поди, Васька твой рыжий на спящего прыгнул. Он, жирный, сколь наших цыплят потаскал! Коли поймаем — вот кому худо-то будет!

Писарёк и заткнулся — сказать супротив нечего. Ушёл, а мыслишка свербит: «Как бы кузнецу сысподтиху нагадить!»

А Ваня всё цыганочку вспоминает: «Скорей бы, — думает, — приехали, хоть разок глянуть на Таюшку!»

Старый-то цыган с цыганкою ему тогда рассказали, что не родной он, а русской нищенки сын, молоком цыганки вскормленный и цыганом ремеслу обученный. А где рождён человек, там жить и умереть должен, а цыганке за него нельзя! Что за цыганята будут русоволосые? Ваня и остался. Пообвык вскоре на одном месте жить, от людей заботу почувствовал, к своему труду уважение, и как-то подумал: «Чего старики по свету мотаются, в дому-то куда лучше!»

А вскоре общиной решено было церковь новую строить: не пожалели денег на храм, и купчишки нашенски раскошелились, а мастера свои были: что каменщики, что плотники, и для кузнеца дело нашлось — хотели крест на маковку заказывать в городе, а как на окна Иван решётки узорчаты выковал, батюшка ахнул:

— Красотиша кака! — Да и говорит: — Постараешься ли крест для храма изладить?

И мужики попросили, мол, в городской кузне за ковку немалые деньги требуют, а община совсем поистратилась. Ваня и взялся. С утра до ночи в кузне молотком стучал, узоры из прутьев гнул, в печи калил, ломал все, да сызнова принимался. Уж скоро стены у церкви построили, маковку пора возводить да леса убирать, а креста нет. Батюшка к кузне-то приезжал: «Скоро ли?» — спрашивал. Поглядеть работу просил, да Ваня-то отказал:

— Не готов ещё.

А писаришко узнал про то, опять по селу нашёптывает, дескать, кузнец на благо сатане завершение храма оттягивает. Даже батюшке отказал. Писарь-то церковным старостой был назначенный, хошь не хошь, а прислушивайся. Отправились мужики к Ивану:

— Ко времени коли не справишься — не будет от нас доверия!

А как срок подошел — толпою явились. Ну, Ваня и велел мужикам покрепче из кузни работу вынести. В темноте мужики разглядели только, что велик крест, в дверь не пройдёт. Разобрали её, кузнецову работу на простор вынесли, на землю поставили. Все, кто был, враз и ахнули: не крест, чудо рукотворное — коли снизу через него на небо глянуть, будто кружевным узором по лазоревому полю выткано.

Унесли мужики крест, на леса подняли, хотели в гнездо маковки основанием опустить, да смеркалось уже. Решили на другой день за работу приняться. Утром-то собрались, а сторож весь перепуганный им и рассказывает:

— Всю ночь по лесам черт лазил, на храм, видать, злился!

Мужики-то смеются:

— Опять сказку про чертей вспомнили!

А Иван на леса полез, глядит — крест к самому краю лесов сдвинут, упасть может. Парень мужиков крикнул, да задел крест нечаянно, тот и пополз вниз. Ещё немного — и рухнет, покалечит али придавит кого: люди-то со всего села посмотреть собрались, как крест возводить будут. А мужики сразу не поняли, кто кричал, но глянули вверх, ахнули — парень изо всех сил крест держит, а тот вниз тянет, не удержать. Ну, и на леса полезли скорее. Тут закричал кто-то, глянули люди — это писарева дочка на отца кинулась:

— Твоих рук дело, больше некому, где ночь-то шатался?

Народ расступился сначала, да тут же в молчании каменном оттеснил девку и над писарем сгрудился, только крик приглушенный над толпою раздался.

А мужики едва успели крест у Ивана перехватить, затащили обратно. Хотели уж возводить, на Ивана глянули, но тот чувствует — руки не слушают, поднять хочет, а не может — отнялись руки-то.

Мужики переглядываются — чего кузнец медлит, потом уж поняли. Обвязали его, а как спустили осторожно на землю, из толпы тенью цыганка к Ивану метнулась. Все и узнали — Таюшка это! Утром табор прикатил, она сразу и отправилась кузнеца разыскивать. Пришла к дому, на крыльце кошка сидела, Таюшка ей:

— Где Ваня мой, сказывай!

Кошка мурлыкнула, о ногу потерлась, да и побежала к церкви, за ней Таюшка.