Чудные зерна - [31]

Вскоре дружки купца вызволили, по Митяеву следу в Панкрутиху прикатили. Купцу жалко с рысаком расставаться, деньгами откупился. Хоть не полную цену, а три сотенных Митяй получил — деньги немалые, да, главное, посрамили купца. Однако у самого из головы не выходит: «Что за синица-помощница? И голос знакомый. Ей-ей чудно!» Вечером мимо трактира скакал, глядит, девки толпятся, видать, купца дожидаются. Увидали парня и к нему:

— Деньги получил, может, нас угостишь?!

Митяй не остановился, дальше покатил и подумал: «Отец с матерью пилют всё, мол, жениться пора, а кого выбрать — некого. С этакими хозяйками дом не сдомишь». Тут заметил — Любава Торокова на коромысле полные вёдра несёт. Привстал и прям на неё коня повернул — этак часто шутил над девками, смешно было, когда с визгом они разбегались. Но Любава поставила вёдра, глянула искоса:

— С победою вас, Митяй Петрович!

Мнтяй тут и плюхнулся в сани — голос-то знакомый, будто синица с ним разговаривала, Выскочил он и к ней;

— Не зря тебя, девка, ведьмою кличут — синицею ты была!

Вскинула на него Любава глаза да прямо и строго так поглядела. И оробел парень, утонул будто в глазах её — синеве небесной. Стоял как вкопанный, покуда девушка взгляд не отвела, коромыслом подцепить вёдра хотела, да Митяй тут опередил, ведра схватил. Хоть половину-то расплескал, а всё ж донёс до ворот. Любава рядом чуть поспевала, Косматка за ними, гривой встряхивал да пофыркивал. Девушка вёдра взяла, а парень спросить хотел: когда ж ещё встретятся, да язык словно присох. Любава и взглядом не одарила, за воротами скрылась. Однако парень не уходил. «Хоть бы в окошке-то показалась», — думает. Вскоре-то и дождался, на крыльцо она выскочила.

— Ишь, терпеливый какой!

Подошла и ласково:

— Будет на морозе стоять. Об себе не думаешь, коня пожалей. Со мной-то и завтра, поди, увидишься.

У Митяя сердце и заиграло. Вскочил в сани и погнал Косматку по улице с гиканьем.

Дома, будто невзначай, про тороковску семью давай выспрашивать: правда ли, что ведьмой из леса Василий взял Василису да что Любава обучена волхованию? Катерина, мать-то его, у люльки ребятёнка младшего пеленала, хоть сороковой год пошёл, а ещё одного, десятого, сына Петру принесла. Как услышала, так и ахнула:

— Никак, Торокова приглянулась. К такой попадись — душу высушит.

Да Петро рассмеялся:

— Чего зря говоришь, старики эвон как живут счастливо. От их волховства никакого вреда, окромя пользы, не было.

Митяй ничего не спросил более, только на другой день сам стал искать встречи с Любавой. На реке у проруби углядел, бельё полоскала. Подъехал, ушат с бельём в сани поклал, рядом девушку посадил и повёз в село. Бабы увидали, заахали:

— Ведьмина дочка Митяя окручивает!

До Катерины тот слух долетел, и стала она выговаривать сыну: так, мол, и так — тороковска семья не чета Крутояровым. И опять про Любавино волхование… Да Митяй твердо решил её в жены взять. Вскоре и сговорились. Однако девушка Катеринины косые взгляды заметила, упросила любимого со свадьбой погодить:

— Сейчас нельзя тебе со мной, против воли матери и я не могу, чтоб для свекровки была нелюбая. Да, поди-ко, время пройдет — образумится.

Оно так-то и получилось: Катеринин поскребыш, Митяев самый младший братишка, захворал шибко, в жару мечется. Попа звали, лекаря — всё без толку. Любава узнала, пришла к Петру с Катериною:

— Может, я чем помогу?

Петро плечами пожал:

— Сам-то не против, да жена больно набожная! Боится тебя!

Но для Катерины бог богом, а дитя жальче, да и вспомнила — другие бабы своих ребят к Любаве да Василисе приводили: у кого золотуха пропала, у кого глазки исправились. Сунула младенца девушке и ушла за печку. Та его обмыла, отваром травы целебной напоила, убаюкала. Мальчонка успокоился, а через неделю на ножки встал. Катерина сама перед Любавой на колени упала: прости, дескать, дуру старую!

На том все размолвки кончились, на пасху свадьбу решили сыграть.

Ямщикова заступница

В Сибири разбойный промысел многие грехом не считали, иные миллионщики с него начали, про Евграфа Кухтерина слыхали, небось, — с кистенем обозы чайные караулил, чай тогда вровень с золотом шёл, вот Евграфа «чаерезом» и звали. А потом-то… лошадей тыщи имел, по всему тракту дворы постоялые, в тайге прииск. Сам в Томском городе в хоромах барствовал, и губернатор к нему на поклон катался.

Про кухтеринско обогащение разговоры всяки бывали, да к одному сводились: от трудов праведных не наживешь палат каменных. А которым-то оно и спать не давало, по ночам выходили на дорогу с дубиною. От того ямщикам — лихо, купцам — разорение. Ямщики доглядчиков меж собой подсылали, да поди угадай, кто помышляет. На людях все боголюбые да смиренные.

А как-то раздетого купца ямщики у тракта нашли, думали — мёртвый, а он живой оказался, не добили разбойники. Как в сознание пришёл, указал, что разбойников было семеро и лицом будто похожие. Тут и вспомнили, ямщики про братьев Савостиных.

Братья те — семь мужиков, один одного здоровее, над ними Федосий старший: взгляд волчий, сила медвежья. Сказывали, по молодости он с Кухтериным на тракте, не один пограбил обоз, душу не одну загубил. Да Евграф похитрей — награбил сколько-то, власти купил, чистый, документ выправил, осел в городе честным купцом-миллионщиком. А Федосия солдаты словили — и каторга. Да потом-то убёг, в деревеньке притрактовой поселился. А братья младшие подросли, с ними по дорогам лютовал втихомолку. Много беды принесли. А как услышали, что купца ямщики у тракта живого нашли, долго-то не раздумывали, — дом свой подожгли и скрылись в тайге. Власти солдат посылали., да разве Савостиных словишь — в урмане отлежатся, а солдаты уйдут, опять по тракту гуляют. А то в богатом селе в трактир заберутся — пощадят жизнь трактирщику али нет, а деньги вытряхнут, и трактир подожгут. Да потом будто канули. Люди гадали: